печки таким красавчиком, руки засунул в кармашки, лицо сделал серьёзное-пресерьёзное, точно у судьи, и говорит: «Мэри, я очень интересуюсь выборами. Я республиканец, и милочка тоже. А вы, Мэри, тоже республиканка?» – «Нет, я демократка», – отвечаю. «Ах, Мэри, вы доведёте страну до гибели!..» И с тех пор не проходит дня, чтобы он не старался воздействовать на мои политические убеждения.
Мэри очень любила его и гордилась им; она служила в их доме со дня его рождения, а после смерти его отца исполняла все обязанности: была и кухаркой, и горничной, и няней; она гордилась его красотой, его маленьким крепким телом, его милыми манерами, но в особенности гордилась его вьющимися волосами, длинными локонами, обрамлявшими его лоб и ниспадавшими на плечи. Она готова была с утра до ночи помогать его матери, когда та шила ему костюмчики или убирала и чинила его вещи.
– Настоящий аристократ! – не раз восклицала она. – Ей-богу, хотела бы я видеть среди детей с Пятой авеню [23] такого красавчика, как он. Все мужчины, женщины и даже дети засматриваются на него и на его бархатный костюмчик, сшитый из старого платья барыни. Он себе идёт, подняв головку, а кудри так и развеваются по ветру… Ну прямо молодой лорд!..
Седрик не догадывался, что он похож на молодого лорда, – он даже не знал значения этого слова. Лучшим его другом был лавочник с противоположного угла улицы, человек сердитый, но никогда не сердившийся на него. Звали его мистер Гоббс. Седрик любил и глубоко уважал его. Он считал его необыкновенно богатым и могущественным человеком – ведь сколько вкусных вещей лежало у него в лавке: сливы, винные ягоды, апельсины, разные бисквиты, к тому же у него были ещё лошадь и тележка. Положим, Седрик любил и молочницу, и булочника, и продавщицу яблок, но мистера Гоббса он любил всё-таки больше всех и находился с ним в таких дружеских отношениях, что приходил к нему каждый день, беседуя по целым часам о разных текущих вопросах дня. Удивительно, как долго они могли разговаривать – в особенности о Четвёртом июля [24], – просто без конца! Мистер Гоббс вообще весьма неодобрительно относился к «британцам» и, рассказывая о революции, передавал удивительные факты о безобразных поступках противников и о редкой храбрости героев революции. Когда же он принимался цитировать некоторые параграфы из Декларации независимости, Седрик обыкновенно приходил в сильнейшее возбуждение; глаза его горели, щёки пылали, а кудри превращались в целую шапку спутанных золотистых волос. С нетерпением доедал он обед по возвращении домой, спеша как можно скорее передать всё услышанное маме. Пожалуй, мистер Гоббс первый возбудил в нём интерес к политике. Он любил читать газеты, а потому Седрик узнал очень многое из того, что делалось в Вашингтоне. При этом мистер Гоббс обыкновенно высказывал своё мнение о том, хорошо или дурно относится президент к своим обязанностям. Однажды после новых выборов мистер Гоббс остался особенно доволен результатами баллотировки, и нам даже кажется, что, не будь его и Седрика, страна могла очутиться на краю гибели. Как-то раз мистер Гоббс взял с собою Седрика, чтобы показать ему процессию с факелами, и потом многие из участников её, нёсших факелы, долго помнили, как какой-то рослый человек стоял у фонарного столба и держал на плече хорошенького мальчугана, который громко кричал и весело размахивал своей шапочкой.
Как раз вскоре после этих самых выборов, когда Седрику было почти восемь лет, случилось одно необыкновенное событие, сразу изменившее всю его жизнь. Странно, что именно в тот день, когда это случилось, он говорил с мистером Гоббсом об Англии и английской королеве, причём мистер Гоббс весьма неодобрительно отзывался об аристократах, в особенности же о графах и маркизах. Был очень жаркий день, и Седрик, наигравшись в солдатики с другими мальчиками, отправился отдыхать в лавку, где нашёл мистера Гоббса за чтением «Лондонской иллюстрированной газеты», в которой было изображено какое-то придворное торжество.
– А, – воскликнул он, – вот они теперь чем занимаются! Только не долго им радоваться! Скоро наступит время, когда те, кого они теперь прижимают, поднимутся и взорвут их на воздух, всех этих графов и маркизов! Час приближается! Им не мешает подумать о нём!..
Седрик, как всегда, взобрался на стул, сдвинул свою шапочку на затылок и засунул руки в карманы.
– А вы много видели графов и маркизов, мистер Гоббс? – спросил он.
– Я? Нет! – с негодованием воскликнул мистер Гоббс. – Хотел бы я посмотреть, как бы они явились сюда! Ни одному из этих жадных тиранов я не позволил бы сесть на мой ящик.
Мистер Гоббс так гордился своим чувством презрения к аристократам, что невольно вызывающе посмотрел вокруг себя и строго наморщил лоб.
– А может быть, они не захотели бы быть графами, если б знали что-нибудь лучшее, – ответил Седрик, чувствуя какую-то смутную симпатию к этим людям, находящимся в таком неприятном положении.
– Ну вот ещё! – воскликнул мистер Гоббс. – Они похваляются своим положением. Это у них прирождённое! Скверная компания.
Как раз в самый разгар их разговора появилась Мэри. Седрик сперва подумал, что она пришла покупать сахар или что-нибудь в этом роде, но оказалось совсем другое. Она была бледна и точно взволнована чем-то.
– Пойдём, дорогой мой, мама ждёт, – сказала она.
Седрик соскочил со своего сиденья.
– Она, наверное, хочет пойти гулять со мною, Мэри? – спросил он. – Прощайте, мистер Гоббс, я скоро опять приду.
Он был удивлён, видя, что Мэри как-то странно смотрит на него и всё время качает головой.
– Что случилось? – спросил он. – Вам, вероятно, очень жарко?
– Нет, – ответила Мэри, – но у нас случилось кое-что особенное.
– У мамы от жары разболелась голова? – с беспокойством спросил мальчик.
Дело было совсем не в этом. У самого дома они увидели перед подъездом карету, а в гостиной в это время кто-то разговаривал с мамой. Мэри тотчас же повела Седрика наверх, надела на него его лучший костюмчик из светлой фланели, застегнула на нём красный пояс и тщательно расчесала его кудри.
– Всё графы да князья! Пропади они совсем! – ворчала она себе под нос.
Всё это было очень странно, но Седрик был уверен, что мама объяснит ему, в чём дело, и потому он предоставил Мэри ворчать, сколько ей угодно, не расспрашивая её ни о чём. Окончив свой туалет, он побежал в гостиную, где застал высокого, худого старого господина с резкими чертами лица, сидевшего в кресле. Недалеко от него стояла мама, взволнованная и бледная. Седрик
