Высовывал, высовывал ему Титирикэ язык, а потом решил покончить с этим.
- Покажи язык! - как всегда, сказал ему врач, елозя ручкой по бумаге.
- Пожалуйста, - ответил Титирикэ, и, раз он всё равно стоял к врачу затылком, то не высунул язык, а стал жаловаться, что его совсем не лечат.
Услышав голос Титирикэ, врач так удивился, что впервые даже перестал писать.
- Ты что, умеешь разговаривать с высунутым языком? - удивлённо спросил его врач.
- У вас в больнице, - огрызнулся Титирикэ, - не только этому научишься!
Врач, не ожидавший от Титирикэ таких слов, покраснел и крикнул:
- Из кабинета вперёд шагом марш!
А так как для Титирикэ слово "вперёд!" означало "назад", то он налетел с размаху на стол врача и чуть не опрокинул его.
Доктор стал ругать Титирикэ на все лады, а тот, как ни в чём не бывало, говорит:
- Сами же виноваты! Мне с моим заболеванием надо командовать "назад-вперёд, шагом марш!"
И так, под свою собственную команду, Титирикэ почти что выбежал в коридор.
Вечером он попросил у одного больного иголку с нитками и сшил себе из двух носовых платков большой мешочек. Соседи по палате всё выпытывали, откуда у него столько денег, чтобы класть их в мешок, но Титирикэ только отмалчивался.
Потом две ночи подряд он исчезал из палаты, и никто из больных не знал, где он пропадает.
А когда на третий день его вызвали на приём к кучерявому врачу, Титирикэ взял с собой таинственный мешочек.
- Ну, будешь на этот раз показывать язык или нет? - спросил его врач.
- Конечно, буду, - сказал Титирикэ, развязывая мешочек. И вдруг оттуда выскочила здоровенная крыса - и прямо к доктору на стол, на бумаги.
- И ты покажи язык, - сказал ей Титирикэ.
Ещё до вечера мальчик был выписан из больницы. Уже выписанный, Титирикэ оправдывался: крыса ведь с этого самого больничного двора (он даже показал норку, где её поймал).
- Может, она тоже хочет этому врачу язык показать, - сказал Титирикэ, собирая свои нехитрые пожитки.
На прощание то один больной, то другой отводил Титирикэ в сторону, чтобы поведать свою тайну. А тайна заключалась в том, что, оказывается, им всем тоже приходилось стоять перед кучерявым доктором с высунутыми языками. Вот потеха!
Потом эти добрые соседи по палате скинулись, собрав ему деньги на автобус. Один сказал:
- Не горюй, Титирикэ, дома обязательно поправится твоя голова. Было бы что-то в этой голове! - И постучал себя, смеясь, по лбу.
Мать, видя, что Титирикэ входит во двор по-прежнему с повёрнутой задом наперёд головой, запричитала:
- Что же мне теперь с тобой делать! Господи, что мне теперь с тобой делать?..
Три дня кормила она его, как самого дорогого гостя. Варила куриный бульон, пекла ему пироги и вертуты, поила газированной водой, а вечером подсовывала под голову самую мягкую подушку; второй подушкой заслоняла окно, чтобы потемнее было в комнате и мальчик спал: отдых ведь - первое дело для больного человека.
Думала мать, гадала и стала сама лечить его по своим старинным рецептам. То положит ему отрубей на шею, а то кукурузной муки, нагретой в сковороде. Только и от этого мало было толку. Голова Титирикэ по-прежнему оставалась свихнутой.
Пришло ей и вот что на ум: берёт и привязывает сыну на шею апельсин. Такой пахучий апельсин! Нос Титирикэ ходил за спиной туда-сюда, как маятник, а вот рот повернуться за апельсином всё же не мог.
Мать уж и не знала, что ей ещё такое придумать.
Однажды у их ворот остановилась подвода - дядя Титирикэ приехал за племянником, чтоб он помог ему набрать глины. И хоть голова у Титирикэ не как у всех - задом наперёд, всё же помощник, другого у дяди не было.
Первым делом нашли свежераскопанную яму. Яма что надо и глина хороша, хоть на хлеб намазывай, такая аппетитная. Дядя роет в стене ямы углубление, а Титирикэ полным ведром таскает глину на подводу. Носил сколько мог, старался. Так старался, что пот стекал ручейками по лбу, щекам, по спине. А чтоб хоть немного освежиться, решил Титирикэ искупаться, - речка Рэут совсем рядышком.
- Подожди, вот пошире нишу выкопаем и отдохнём, - слышится голос дяди из ямы. - Ещё одно-два ведра...
И вот дядя уже из ямы выбирается. Титирикэ повернул было к речке, сделал несколько шагов и вдруг слышит: "Бух-бух!" Он так и застыл на месте. Уж не обвалилась ли яма, не засыпало ли дядю? Титирикэ в два прыжка очутился у ямы. Так оно и есть! Похоронила его глина.
- Дядя! Дядя! - кричит Титирикэ, чуть не плача и разгребая руками землю. - Дядя, я тут, ты не бойся! Я с тобой!
Роет и не слышит, как ему самому уже комья глины на спину валятся, - Титирикэ некогда даже голову поднять, так он старается...
Вот отрыл уже почти до ниши, уже ухом можно уловить какой-то стон. Стал рыть ещё и ещё, вгрызаясь обессиленными пальцами в землю.
- Дядя! - стонет теперь сам Титирикэ. - Отзовись!
Слышит Титирикэ в ответ одно молчание. Расширить бы только дыру, думает, а то задохнётся дядя. Нет, дальше ему, видно, с этой проклятой глиной не справиться.
Кинулся мальчик распрягать лошадей, чтобы поскакать в село за помощью, но успеет ли? До села-то во-он как далеко! Вскакивает на расседланную лошадь махом, вброд переправляется через Рэут и галопом. Сначала по лугу, а потом прямо по огородам, по огородам...
Спасли дядю люди. Правда, после этого ему пришлось ох как долго лежать, но теперь уже ничего, ходит без палки и всё Титирикэ нахваливает: вот, мол, какой у него племянник...
А тогда, в спешке, люди и не заметили, что в тот же день случилось ещё одно странное происшествие: да, голова у Титирикэ на место встала! Как и положено такому мальчишке, как наш Титирикэ!
Одни говорили, что всё это получилось от страха, другие - оттого, дескать, что Титирикэ спас человека от смерти, а мать Титирикэ готова была поклясться, что голова у её мальчика никогда и не была перевёрнута, а всегда была на том месте, где ей и положено быть. И всё целовала его в лоб и в щёки, всё целовала...
КАК БЫКА ПОЙМАЛИ НЕВОДОМ
Пропели петухи в тот день на заре или нет, неизвестно, потому что под самое утро зазвонил вдруг колокол в селе. А село это, если вы не забыли, называется Шишки. На этот раз колокол звал в школу сельчан.
И вот начали открываться калитки. Не видно книг в руках у людей, зато у многих под носами усы, на пальцах кольца, даже по папироске в уголке рта, особенно у тех, кто поставил себе по золотому зубу и не знает, как его другим показать.
Собираются во дворе школы - на свежем воздухе голова лучше работает. А если кто не поместится на трибуне, чтобы слово сказать, можно вынести во двор одну-две-три школьных доски - пусть пишет свою речь белым по чёрному. Что, мелу мало? Вон, сзади идут дети с полными карманами.
А Груя среди взрослых. Идёт на собрание вместо отца.
У кого не с кем дома малышей оставить, тот ставит люльку на колёса и катит её на собрание. У кого сломана нога, на костылях приходит, дед Никулча в тапочках ковыляет, а по бокам у него по учёному внуку, чтобы кричали ему то в одно ухо, то в другое, о чём люди говорят..
Бабушка Параскица заехала во двор на телеге. Привезла с собой и копну табака: не успела свою норму нанизать. А мать Титирикэ с корзиной пришла. В корзине - наседка, под наседкой - яйца.
- Поздно села, негодница, - жалуется она женщинам. - Только вчера начали вылупляться цыплята. А дома некому за ними присматривать.
Редко бывают в Шишках собрания, зато если уж пришёл человек, еду с собой на собрание берёт. Когда трибуна отдыхает, слышится то тут, то там стук ложки о дно миски, арбуз трещит или валит пахучий пар из горшка с голубцами...
- Как же иначе, - говорит дед Никулча, - те, кто в президиуме, пусть воду пьют, а мы, остальные, обедаем.
Солнце временами выходило из-за туч, давая людям понять, что время уже позднее...
Кошкодак, тот, что давал слово выступающим, смотрел то на часы, то на солнце. Это был огромный детина - стул, казалось, под ним вот-вот развалится. Он уже приготовил слова, чтобы чинно закончить собрание, как вдруг слышит: "Му-у-у!"
Кошкодак наморщил лоб, но тут же глаза и рот его попытались изобразить улыбку:
- На сегодня хватит, люди добрые, а то дома скотина непоеная.
- Э, нет! - встаёт старушка. - Давно у меня словечко на язык просится, не нести же мне его обратно домой?! Вижу, тут много ушей. А знаете ли вы, что пока мы тут судим да рядим, бык тот всё пасётся. Пока сосунком был, ещё куда ни шло, а теперь - что твой слон вымахал!
"Дзинь, дзинь, дзинь!" - стучит о графин один из тех, кто важно сидит за столом.
Он осаживает старушку:
- Вы, когда хлеб печёте, просеиваете муку через сито, да? Женщина кивает головой. - Так вот, здесь надо дело говорить, мамаша, отсеивать лишнее. Я спрашиваю: при чём здесь, в нашем сите, бык?
- Ты ситом нас не пугай, - защищается старушка. - Я про быка говорю. - И продолжает...
- Какой ещё бык? - недоумевает тот, за столом.
"Му-у-у!" - слышно опять во дворе школы.
