кто тебя понимает.
– Да, фильм отличный. Хотя там не совсем как в книге. Отец Колина – слишком молодой. Матери Диллона нет вообще. Но мне очень понравилось путешествие на корабле, и Индия, и как Мэри прячется под кроватью.
Я не знала, что и думать. У нас оказалось так много общего. Я поймала себя на том, что иногда улыбаюсь. Да, всю мою грубость как ветром сдуло. Пульче вовсе не была противной, как мне показалось вначале. Может быть, именно так и начинается дружба?
Когда все книги были расставлены по полкам, Пульче предложила Коломбе помочь с остальными вещами, и у той не нашлось причины отказать. Правда, в голове мелькнуло: «Ведь она увидит всю мою одежду, рамки с фотографиями, кассеты, мои рисунки, альбомы, тетради… Она все обо мне узнает. А я про нее не знаю почти ничего, даже сколько ей лет. Что она подумает, когда увидит всех моих кукол? Что я до сих пор в них играю? Или что это коллекция?» Но потом: «А, к черту! Не все ли равно, что там обо мне подумает эта пятнистая козявка?»
Она злилась на себя, потому что чувствовала, что на самом деле ей не все равно.
Ничего не говоря, Пульче начала методично разбирать вещи: складывала свитера перед тем, как положить на полку в шкаф, выбрасывала в корзину упаковочную бумагу, убирала пустые чемоданы на антресоли.
– Мне пришлось приучить себя к порядку, – объяснила она. – Там у нас наверху из-за Виктора Гюго и Ланча такой кавардак…
– Кто это, Виктор Гюго? У тебя есть брат?
– Нет, это мой дедушка. Я так всегда его звала. Когда я была маленькая, эти двое могли отправить меня в школу в разных туфлях: одной – синей, другой – коричневой. Говорили: «Главное, чтобы ноги по дороге не промокли». Но от учительниц попадало не им, а мне.
– А на каком вы этаже живете? – спросила Коломба.
– На последнем. Там всего три квартиры, потому что у нашей – большущая терраса. Можешь приходить ко мне играть, когда захочешь. – Она немного замялась. – А можно я буду иногда смотреть у тебя телевизор?
– У вас нет своего телевизора? – не поверила Коломба.
– Нет. Дедушка не хочет. Говорит, он мешает работать. У нас только радио. Ланч всегда слушает передачи на английском.
– Но как же ты совсем без телевизора?
– Если показывают что-нибудь интересное, иду к кому-нибудь из соседей. Поэтому у тебя и спросила.
Тут в комнату заглянула тетя Динучча:
– Перерыв! Мойте руки, а тебе, Коломба, неплохо бы и причесаться. Дедушка твоей подружки пригласил нас на обед.
– Вот хорошо! Заодно посмотришь мой дом, – обрадовалась Пульче.
– Какой молодец этот синьор Петрарка, – повторяла тетя Мити, пока мы поднимались по лестнице на пятый этаж. – Понял, что мы еще на чемоданах и нам сегодня не до готовки.
– Хорошие соседи всегда помогать в трудный день, – сказал Араселио.
– Но пригласить на обед семь человек, к тому же совсем незнакомых – это не шутка, – настаивала тетя Динучча.
– И в дом, где только мужчины… – пробормотала мама. – Еще неизвестно, чем они нас накормят…
Уговорить ее пойти с нами было нелегко.
– Идите сами. Я лучше останусь дома. Этот переезд меня доконал. Съем бутербродик и заодно посмотрю телевизор.
Но тети даже слышать не хотели:
– Это же будет ужасно невежливо. Он пригласил нас всех. Хочет поскорей познакомиться.
– Тогда мог бы спуститься к нам сам, а не присылать секретаря.
Вообще-то у мамы характер мягкий, но иногда на нее нападает приступ упрямства. А еще, думаю, ей не хотелось пропустить очередную серию «Голоса крови». Но когда Пульче сказала: «Вы правы, синьора. Но мой дедушка не выходит из дома. Из-за лестницы», мама покраснела как помидор. Она ведь знала, что в их новом доме нет лифта.
– У него что-то с ногами? – спросила я, чтобы как-то загладить неловкость.
– Нет, – ответила Пульче. – Просто он очень тяжелый: весит сто двадцать килограммов. Спуститься, может, и спустился бы, но вот подняться потом – никак.
– Бедный! И он еще приглашает нас на обед, – пролепетала мама. – Извини, солнышко, извини, извини. Я сказала, не подумав. Конечно, я пойду вместе со всеми. Идемте!
Поднимаясь, она продолжала причитать:
– Бедняга, заперт в четырех стенах, выйти подышать и то не может…
Тут уж я не удержалась:
– А ты, мама, много выходишь?
А Пульче сказала:
– Да нет, что вы, мой дедушка может дышать воздухом сколько захочет. Он все время на террасе со своими курами. Четыре сейчас сидят на яйцах. Скоро у нас будут цыплятки.
У Лео глаза полезли на лоб. Куры в центре Милана? Тетя Динучча ущипнула его, чтобы он ничего не ляпнул.
– Синьор Петрарка – не такой, как все, – шепнула она ему на ухо. – Он художник.
Меня уже тоже разбирало любопытство – захотелось поскорей увидеть дедушку Пульче.
– В хорошую погоду мы всегда едим на террасе, – сказала моя подруга. (Я написала «подруга»? Нет, тогда подругой я ее еще не считала. Просто перестала относиться к ней свысока, как в первые минуты знакомства.) – Надеюсь, что Ланчелот накрыл там и сегодня.
На площадке третьего этажа они остановились. Пол здесь был отделан сверкающим мрамором, стены – нежно-лососевого цвета, перила – из какого-то редкого дерева, четыре выходившие на площадку двери – тоже.
– Две из них замурованы изнутри, – объяснил Станислав, знавший об этом от работавших здесь коллег-ремонтников. – А две другие (главный и служебный входы), разумеется, бронированные.
(В отличие от Араселио, Станислав отлично говорил по-итальянски и был рад щегольнуть каким-нибудь трудным или изысканным словом. У себя в Польше, до того как переехать в Италию, он преподавал иностранные языки в лицее.)
За дверьми не было слышно ни звука.
– Но кто-то там определенно есть, – сказал Станислав. – Они никогда не оставляют офис пустым. В настоящее время тут располагается отдел продаж «ПРЕСТНЕДВ». В приемные часы присутствуют чиновники, вечером и ночью – вооруженные охранники. Кто знает, чего они боятся?
– Может, того, что Аннина Эспозито заползет, как тараканчик, к ним под дверь и написает на ковер, – засмеялась Пульче.
– No me gusta, мне не нравится, – сказал вполголоса Араселио. – Этот этаж разделять весь дом пополам. Низ и верх – живые люди, а в середина, как плохой крем в buena torta, – холод и тишина. Там за эти двери кто-то нас смотреть, следить и контролировать.
Пульче встала напротив двери с табличкой фирмы и показала «глазку» язык:
– Бе-е-е! – Потом обернулась к
