минуту тишину нарушил какой-то звук. Это снова был плач, только на этот раз он звучал немного иначе: неподалёку за стеной кто-то по-детски обиженно всхлипнул.
«Да, кто-то плачет, – сказала про себя Мэри, и сердце её забилось. – И гораздо ближе, чем вчера».
Нечаянно она оперлась рукой на гобелен, висевший в конце коридора, и тут же с удивлением отдёрнула руку. Гобелен прикрывал дверь! От прикосновения дверь распахнулась; за нею простирался коридор, а по коридору шла миссис Медлок со связкой ключей в руках и с грозным выражением на лице.
– Ты что тут делаешь?! – закричала она, схватив Мэри за руку. – Я тебе что говорила?
И она потащила её за собой.
– Я не туда свернула, – объясняла Мэри. – Я не знала, куда идти, и услышала чей-то плач.
В эту минуту она ненавидела миссис Медлок, однако в следующую она возненавидела её ещё сильнее.
– Ничего ты не слышала, – заявила экономка. – Ну-ка марш в свою комнату, а не то я тебе уши надеру!
И, крепко держа Мэри за руку, она поволокла её сначала по одному коридору, потом по другому и втолкнула в детскую.
– Вот что, – сказала она, – ты сиди здесь, как тебе велено, а не то я запру тебя на ключ. За тобой нужен глаз да глаз! Лучше бы хозяин нанял тебе гувернантку, как собирался. А у меня и без тебя дел хватает!
Она вышла из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь, а Мэри, бледная от ярости, уселась на коврик перед камином. Она не плакала, но крепко сжала зубы.
«Там кто-то плакал! Плакал… плакал!» – повторяла она про себя.
Она слышала этот плач дважды. Ладно, она ещё выяснит, кто это был. За одно утро она многое узнала. Ей казалось, будто она вернулась из долгого путешествия. Всё было так интересно! Она поиграла со слониками и видела серую мышку с мышатами в норке, устроенной в бархатной подушке.
Через два дня после этого путешествия, проснувшись поутру, Мэри протёрла глаза, села в кровати и позвала Марту.
– Взгляни на пустошь! Нет, ты только взгляни!
Ливень прошёл, ночной ветер развеял серый туман и облака. Ветер стих, и над заросшей дроком и вереском равниной голубым шатром сияло высокое небо. Мэри никогда и не снилось, что небо может быть таким голубым. В Индии оно было раскалённое, пышущее жаром, – здесь же над головой, словно дивное бездонное озеро, сверкала голубая прохладная синева; кое-где в вышине плыли белоснежные барашки-облачка. Да и сама пустошь, привольно раскинувшаяся кругом, уже не лиловела мрачно вдали, словно туча, а нежно голубела.
– Да, – отозвалась Марта с добродушной ухмылкой. – Кажись, развиднелось. В это время такое бывает. За ночь вдруг тучи уйдут, словно они здесь и не были и никогда-то сюда не вернутся. Значит, дело к весне. Она ещё не сейчас наступит, а всё же весной уже веет.
– Я думала, в Англии всегда пасмурно и дождь идёт, – призналась Мэри.
– Ну нет, – возразила Марта, стоя у камина на коленях и выгребая золу. – Куда там!
– А что это значит – «куда там»? – серьёзно спросила Мэри.
В Индии туземцы говорили на разных диалектах, которые мало кто понимал, и поэтому она не удивилась, когда Марта употребила неизвестное ей выражение.
Марта рассмеялась – совсем как в то первое утро.
– Ну вот, – сказала она, – опять я по-деревенски сказала, а ведь мне миссис Медлок не велела. Это просто значит: «ничего подобного», – эти слова она произнесла медленно и раздельно, – да только скучно так говорить! Когда солнце светит, так в Йоркшире солнечно, как нигде. Я ведь тебе говорила: потерпи, тебе у нас ещё понравится! Вот ужо вереск зацветёт, и дрок, и ракитник – цветочки лиловенькие, бабочки над ними так и вьются, пчёлы жужжат. И жаворонки в небе заливаются. Ты на рассвете в вереск будешь, как наш Дикон, на цельный день убегать.
– А как я туда доберусь? – спросила с грустью Мэри, глядя в окно на синеющую вдали равнину. Она была такая огромная, непривычная, чудесная – и такого дивного цвета!
– Уж и не знаю, – покачала головой Марта. – Ты, кажись, отродясь своими ногами не ходила. Пяти миль не пройдёшь. Отсюда до моего дома – пять миль.
– Мне бы хотелось на него взглянуть!
Марта с удивлением посмотрела на неё, а потом опять взялась за щётки. Неприглядное худенькое личико уже не казалось ей таким угрюмым, как в первый день. Сейчас Мэри чем-то даже напомнила ей Сьюзен Энн, когда той чего-нибудь очень захочется.
– Я спрошу матушку, – пообещала Марта. – Уж она что-нибудь да придумает! У меня сегодня выходной, я как раз домой собираюсь. До чего же я рада! Миссис Медлок матушку очень уважает. Может, матушка с ней поговорит.
– Мне твоя матушка нравится, – заявила Мэри.
– Ещё бы! – отозвалась Марта, начищая каминную решётку.
– Только я её никогда не видала.
– Что верно, то верно, – подтвердила Марта.
Она села на пятки и в раздумье потёрла кончик носа тыльной стороной ладони.
– Она до того разумная, работящая и добрая, – продолжала Марта решительно, – что все её любят – и кто знает, и кто нет. Я когда домой возвращаюсь, то по дороге прямо прыгаю от радости, что сейчас её увижу.
– И Дикон мне нравится, – проговорила Мэри, – хотя его я тоже никогда не видала.
– Я же тебе говорила, – откликнулась Марта, – что его даже пташки и кролики любят, а уж про овец и лошадок, что на пустоши пасутся, и говорить нечего! Его даже лисы любят! Интересно, – и она в раздумье посмотрела на Мэри, – что-то Дикон о тебе скажет?
– Я ему не понравлюсь, – как всегда, холодно и спокойно отвечала Мэри. – Я никому не нравлюсь.
Марта продолжала в раздумье смотреть на неё.
– А самой себе ты нравишься? – спросила она так, словно ей и правда это было интересно.
Мэри ответила не сразу.
– Нет… пожалуй, – отвечала она. – Но я никогда об этом не думала.
Марта усмехнулась, словно вспомнила что-то.
– Это матушка меня так однажды спросила, – пояснила она. – Стоит она раз над корытом, стирает, как обычно, а я чего-то была не в духе и всех ругала, а она обернулась и спрашивает: «Вот что, голубушка, – говорит, – ты тут стоишь и болтаешь: и этот тебе не нравится, и тот не по душе. А сама-то ты себе нравишься?» Ну я рассмеялась и тут же опамятовалась!
Марта накормила Мэри завтраком и весело с ней распрощалась. Ей предстояло пройти среди вересков пять миль до дома, а
