но Радмила перехватила его запястье.
— Не смей!
— Спятила?! — Яромир вырвал руку, но время было упущено, и мертвяк растворился в ночной тени.
Северница толкнула брата в грудь:
— Какого лешего ты меня не предупредил?!
— Прости…
Упрёк достиг цели, кольнул в самое сердце.
— Стоял, молчал. А напоследок, ишь ты, опомнился! — бушевала сестра. — Правильно мать говорила: телок ты ясноглазый, неразумный. Куда тебе Буредаровыми воинами управлять, когда ты с одним мертвяком сладить не смог?
— Вообще-то ты мне только что помешала, — скрипнул зубами Яромир. — Что ты наделала, Радмила!
— А что я наделала? Помощника нашла верного. Такого, который в самом деле до Лютогора добраться сможет.
— Но какой ценой! — Яромир тоже сорвался на крик. — Ты же с мёртвым обручилась!
С сестрой они ссорились нечасто, но если уж ссорились, то всегда громко и яростно.
— Ради нашей победы да мести за матушку с батюшкой я даже с боровом паршивым обручиться готова! Ты этого Лютогора встречал? Нет? Вот то-то! А я его своими глазами видела. В одном колдовском круге с ним давеча побывала. Он Весьмира одной левой сделал. Так что не тебе указывать, что мне делать, Селезень!
А вот это было совсем горько.
— Нет больше никаких Селезней, — помертвевшим голосом сказал Яромир. — Погиб мой отряд. Только Душица, Мох да Соловей остались.
— Прости! — Радмила вцепилась ему в плечи и тряхнула, отчаянно заглядывая в лицо. — Не отворачивайся. Я не знала. Не знала, слышишь!
Оставалось только сглотнуть горечь и кивнуть. Они обнялись.
— Зря ты это затеяла. — Яромир прижал сестру к сердцу.
— Если Горностай не справится, я ничем не рискую, — нарочито беззаботно отмахнулась она. — А коли справится… Не забывай, я чародейка хоть куда. Выкручусь.
Яромир вздохнул. Помимо беспокойства за сестру, его мучило кое-что ещё. Прежде дивьи люди никогда не прибегали к помощи покойников. Ведь те издавна считались пособниками Нави.
— Не уподобляемся ли мы Кощеевичу, поступая таким образом? Горностай был моим другом. И ты его знала. Разве можно допустить, чтобы его посмертие…
— Рази врага его же оружием! — перебила Северница. — Что же до Горностайки — я уверена, если бы мы спросили его ещё живого и здорового: «Пожертвуешь ли ты собой ради мира?» — он бы не раздумывая ответил «да». Как и я. Как и ты. Мы должны как можно скорее закончить эту войну, братец. Люди достаточно настрадались.
И Яромиру только и осталось, что кивнуть:
— Надеюсь, ты права.
А Радмила подбросила монетку и поймала на ладонь. Они с детства так делали: «волк или решка»? На этот раз выпал волк.
— Вот тебе и знак судьбы. Поезжай в столицу, Мир. Пусть отряда больше нет, но царевич всё ещё в тебе нуждается. А там, глядишь, рекрутов наберёшь…
И Яромир подумал: кто он такой, чтобы спорить с судьбой?
* * *
По такой погоде до Светелграда можно было ехать долго, да не доехать вовсе. То снег, то дождь, то всё вместе. Дороги превратились в вязкую жижу. В этом Яромиру виделся злой умысел Кощеевича. Наверняка дружки-соглядатаи ему уже доложили, что дивьи ждут прибытия нового воеводы. А чем дольше войско пробудет обезглавленным, тем более лёгкой добычей может стать. Ох, зря царь Ратибор задерживается в столице! Ещё и Радосвета к себе призвал, когда ситуация и без того шаткая…
Прежде Яромиру и в голову не пришло бы осуждать царя. Как можно? Но теперь такие мысли приходили в голову всё чаще, и привкус у них был полынный. Потому что шли годы, но ничего не менялось. Они по уши увязли в этой войне, привыкли к запаху гари сожжённых деревень, пронизывающему холоду и слезам сирот. Наверное, в Дивьем царстве не было семьи, которой не довелось бы хоронить близких. Уже народились дети, что никогда не видели лета, не знали мирной жизни. Они быстро откладывали деревянные мечи и брались за настоящие. Яромир сам видел, как после битв отроки и отроковицы сновали по полю брани спокойно и деловито, словно куры по родному подворью, чтобы отыскать раненых среди павших, а заодно собрать выпущенные в молоко стрелы. В целительских шатрах работала совсем малышня. Таким бы в куклы играть, а не таскать воду, толочь снадобья и рвать ткань на бинты. Царю хорошо: сидит себе в столице и ничего этого не видит. Нужен кто-то, кто откроет ему глаза, заставит встряхнуться. Яромир надеялся, что у Радосвета получится. Потому что есть на белом свете вещи, к которым невозможно привыкнуть, которые нельзя забыть и простить.
Царевич отца побаивался — это Яромиру тоже было известно. Но он верил, что Радосвет сдюжит, особенно если лучший друг молчаливой поддержкой встанет за плечом. Главное — не сорваться, не высказать царю всё, что накипело. Подобной дерзости Ратибор не потерпит даже от сына Защитницы Лады.
Яромир вздохнул и похлопал по холке Вьюжку. Хорошо, что у него есть верный симаргл — можно быстро домчать до Светелграда по воздуху, а не месить грязь копытами коня.
«Я должен лететь быстрее?» — прозвучало в голове. Симаргл и его человек общались мысленно.
— Если сумеешь. Только не загони себя.
«Ты грустный, Яр. У тебя плохое предчувствие?»
Яромир вдруг понял, что Вьюжка прав. Его терзали не только невесёлые мысли о войне. Было что-то ещё. Словно воздух стал слишком тяжёлым и давил на плечи. Чародеи-вещуны говорили, что у беды особенный запах. Яромир ещё в детстве пытался его почуять, но тщетно. Порой ему даже казалось, что вот же он: сладковатый аромат. Приторный, душный. Но это была всего лишь игра воображения. В ту ночь, когда мать и отец стараниями Кощеевича обратились в синий лёд, он не ждал беды. Был самый обычный день. И ничем подозрительным не пахло.
— Ты же знаешь, у меня нет дара предвидения. Вот у мамы был… и
