— Ну и что? — горячилась Таня. — В будущих войнах все масштабы станут иными. Конечно, десантные войска окажутся мощнее, чем раньше, но ведь и средства их уничтожения тоже возрастут.
— Да, конечно, — промямлил Ручьев, — я понимаю…
Таня словно очнулась. Она встряхнула головой, смущенно рассмеялась.
— Черт знает что такое. Целую дискуссию военную затеяли. Как Копылов с Васнецовым. Только сойдутся — не разнимешь. Приходится, как судье на ринге… Вы что? Уже время? Мы почти дошли.
Но Ручьев остановился как вкопанный. Он смотрел на Таню с тревогой, даже со страхом.
— Вы что? — недоумевала Таня. — Что случилось?
— Простите, Таня, неловко, но вы поймете, мне надо бежать, иначе не успею. Простите…
— Конечно! — Таня была разочарована, — Я не поняла, думала, у вас еще два часа. Бегите, бегите.
— Вы не обидитесь?
— Да бегите. Я ж военный человек. — Таня улыбнулась. — Что такое дисциплина — знаю. До свидания. Увидимся.
— До свидания. Еще раз простите.
Он повернулся и торопливо зашагал к городку. Таня некоторое время смотрела ему вслед. Потом произнесла вслух:
— Вот дура!
«Еще бы, — рассуждала она, идя к дому, — расхвастался тут. А как услышал, что я Копылова знаю, испугался. Решил, что начну про него расспрашивать и все узнаю. Вот дура! Напугала. А в общем-то, сам он дурак, нечего было трусить. „Бух!“ „Приземлился нормально!“ Хвастун несчастный! Интересно, что он скажет, когда мы в одном самолете окажемся? Вот смеху будет!»
Но было не смешно. Совсем наоборот. Было горькое сожаление, что все получилось не так. И сколько Таня ни уговаривала себя, что Ручьев и трус, и хвастун, легче ей от этого не становилось. Так все хорошо началось. Зашел бы сейчас к ней, чаю выпили, поболтали. И опять бы встретились. Так на тебе — спугнула, сболтнула лишнее…
Печальная сидела Таня за столом, рассеянно жуя печенье, когда зашла Рена.
— Ты чего? — не успев сбросить шинель, спросила она.
Таня только махнула рукой.
— Да что случилось?
— Дурака сваляла, вот что случилось.
Торопливо переодевшись, Рена присела к столу. Лицо ее выражало озабоченность.
— Говори, в чем дело! Неразлучки, — так она называла Копылова и Васнецова, — про Ручьева пронюхали? Да?
— Наоборот, — вяло ответила Таня, — он про них.
— Не понимаю…
— А чего тут понимать. Провожал меня сегодня после фильма домой…
— Ой!
— …Провожал домой. Расхвастался, как прыгал первый раз. А я возьми и проболтайся, что Копылова хорошо знаю, он испугался и удрал. Теперь уж не придет.
— Придет! Ручаюсь, придет! И потом, этот ваш эксперимент-то будете делать? Ну, с прыжком?
— Наверное… — Таня пожала плечами.
— Тогда хочет не хочет — встретитесь. Ведь вместе в самолете полетите.
— А если он опять испугается?
— Ну знаешь, Танька, во-первых, если опять испугается, то на кой он тебе такой нужен? А потом — не испугается. Ручаюсь. Чтоб при тебе, в твоем присутствии и не прыгнул? Не может быть…
Но Таня продолжала оставаться мрачной.
У Ручьева, задумчиво шагавшего к военному городку, причин для пасмурных мыслей было не меньше.
Что сделает Таня при первой же возможности? Расспросит о нем старшего лейтенанта Копылова. Тот все расскажет. Нет. Смеяться не будет. Копылов не такой. С сочувствием расскажет, с огорчением.
А вот уж тогда будет смеяться Таня. Ну кто его тянул за язык хвастаться? Не хотел признаться, что струсил, сказал бы, что болел, в наряде был, еще чего-нибудь соврал. Отшутился, наконец… А она тоже хороша — пристала со своими расспросами: «Боялся?», «Не боялся?» Не интуиция у девчонки, а прямо рентген, недаром в рентгеновском кабинете работает!
Да, теперь надежд мало…
Надежд на что? Ручьев задумался. Действительно, на что? Он задержится тут недолго, он другого круга, другого мира, у него где-то есть Эл. При чем здесь Татьяна Кравченко, старший сержант и мастер спорта?
У них разные взгляды, чувства, мысли. Разные дороги.
Но как здорово было бы, черт возьми, чтоб эти дороги еще раз пересеклись…
На полосе препятствий шли занятия.
Начальник физподготовки дивизии майор Солнцев, бывший чемпион Советской Армии по борьбе, огромный, с расплющенными ушами и далеко убежавшими залысинами на тяжелой большой голове, отдавал приказания. Он старался говорить вполголоса, но его низкий, мощный бас разлетался далеко кругом.
Полоса препятствий располагалась невдалеке от ведущего в город шоссе, за редкой цепочкой деревьев, стоявших в эту позднюю осеннюю пору голыми и унылыми.
Как всегда, на шоссе остановилось несколько машин. Их пассажиры с любопытством следили за происходящим.
Пересеченное и уставленное препятствиями поле слегка блестело потускневшей, склеенной травой, кое-где схваченной инеем.
Проглядывавшая местами земля превратилась в затвердевшую после холодной ночи грязь. Низкие тучи, беременные снегом, нависли над землей. Дул неприятный, сырой ветер.
Рота выстроилась на дороге. Старший лейтенант Копылов, гулко звеня сапогами, подошел к Солнцеву и доложил:
— Товарищ гвардии майор, представляю роту для проверки физподготовки! В строю…
Солнцев махнул рукой, скомандовал «Вольно» и, подозвав к себе офицеров, что-то зашептал им. Шепот его был слышен в самых дальних рядах.
Солдаты тоже шептались.
— Слушай, Игорь. — озабоченно вопрошал Костров, делая вид, что не замечает стоявшего за его спиной Дойникова, — ты не знаешь, почему старшина сегодня утром расшумелся?
— Когда? — удивился Сосновский.
— Ну, перед столовой. Кричал: «Я этому Дойникову покажу! Я его научу! Он у меня на губе посидит!» Чего это он?
— Когда это было? — Побледневший Дойников даже нарушил строй, подавшись всем телом вперед. — Так и сказал насчет губы? Я же ничего… А что старшина говорил?..
— Уж не помню, да ты не обращай внимания… — Костров изобразил смущение, — знаешь старшину…
— Погоди. Костер… — Дойников совсем расстроился, ямочки на его щеках обмелели. — Это когда я в столовую ушел, да? А почему?..
— Вот черт дернул меня за язык! — досадовал Костров. — Не видел, что ты рядом стоишь. Плюнь ты…
— Ладно, хватит разыгрывать, — проворчал Сосновский. — ты, Костров, тоже хорош. Нашел время! Завалится Сергей на полосе из-за твоих шуток, весь взвод подведет!
— Так это ты наврал? Да? Наврал? — Лицо Дойникова медленно наливалось краской.
Костров захохотал…
— Смир-р-рна! — прокатился по полю пароходный бас майора Солнцева, — Товарищ генерал… Вольна-а!
Ладейников пришел пешком в сопровождении начальника штаба подполковника Сергеева.
Некоторое время они о чем-то говорили с офицерами. Потом началась проверка. Офицеры роты разошлись по препятствиям. На вышку поднялся замполит Якубовский.
В этот момент тучи наконец разрешились мокрым снегом. Закрывая горизонт, противно склеивая ресницы, залезая за воротник, он опускался на землю бесконечным десантом.
Лица солдат сразу стали мокрыми.
Земля начала размокать, трава превратилась в каток.
Пятерка за пятеркой поднимались на вышку: солдат за солдатом устремлялись в путь по короткой команде Якубовского.
Над полем нависла тишина, через равные промежутки времени нарушаемая автоматной очередью, хлопком детонатора.
Ладейников, заложив руки за спину, наблюдал хорошо знакомую картину.
В эти минуты он частенько вспоминал давно ушедшие военные дни. Вспоминал, как сам, сорвав зубами перчатку, поливал свинцом стрелявших в него снизу немцев.
Однажды, это было зимой, ему довелось опускаться на зенитную батарею врага. Кругом все гудело от выстрелов, взрывов. Артиллеристы, забыв об орудии и вскинув карабины, расстреливали опускавшийся на них десант.
Краем глаза Ладейников видел, как порой обвисало, превращалось в болтавшийся на ветру манекен тело товарищу как сворачивались простреленные парашюты.
Ему тогда удивительно повезло: двумя-тремя короткими точными очередями он уничтожил прислугу орудия и опустился чуть ли не на ствол.
Лежавшая сейчас перед ним учебная полоса, по которой бежали его солдаты, словно в фокусе, собрала все препятствия, все западни, все предательские неожиданности, с которыми когда-то на полях сражений сталкивался Ладейников.
Вот кузов грузовика. Был случай, когда, в последнюю секунду вскочив в отъезжавший грузовик, он только тем и спас себе жизнь.
Подрыв места. Сколько пришлось ему подрывать этих мостов, рельсов, водокачек, резервуаров с бензином… Сколько раз снимать часовых, уноситься под свист пуль на угнанных машинах, преодолевать реки и пропасти, рвы и колючую проволоку.
И каждый раз жизнь висела на волоске. Рвались снаряды, пели пули, мертвенный лунный свет осветительных бомб заливал развороченную землю, сломанные деревья, разбросанные трупы…
