только лицо у него такое несчастное и брови нахмурены.
И она со всех ног побежала в сад. Она знала, что Дикону надо уйти пораньше – ведь ему до дому пять миль шагать, а она так задержалась! Она скользнула в дверку, завешенную плющом, и увидела, что на прежнем месте его нет. Лопата и прочий инструмент лежали под деревом. Она побежала к ним, оглядываясь по сторонам, но Дикона нигде не было видно. Он ушёл, и тайный сад опустел – только малиновка порхнула через стену и, усевшись на розовое деревце, поглядела на неё.
– Он ушёл, – грустно прошептала Мэри. – А может… может… это был просто лесной дух?
Тут она заметила на ветке розы что-то белое. Это был обрывок бумаги – клочок письма, которое она дала Марте для Дикона. Он был наколот на длинный шип – Мэри тотчас поняла, что это сделал Дикон. На листке было что-то нарисовано и написано корявыми печатными буквами. Она не сразу поняла, что нарисовано. Потом догадалась: это было гнездо, на котором сидела птица. Под рисунком печатными буквами было написано: «Я АПЯТЬ ПРЕДУ».
Вернувшись к ужину, Мэри показала Марте записку, которую она захватила с собой.
– Ну и ну! – сказала Марта с гордостью. – Я и не знала, что наш Дикон такой умный. Это у него птичка сидит в гнезде – до чего похожа!
Тут только Мэри догадалась, что Дикон хотел ей сказать. Пусть она не волнуется – он сохранит её тайну. Этот сад был как бы её гнездом, а она – птичкой. Нет, правда, этот странный парнишка очень ей нравился!
«Завтра он снова придёт», – подумала она и заснула в предвкушении утра.
Однако погода в Йоркшире ненадёжная, особенно весной. Ночью её разбудил шум дождя – тяжёлые капли стучали по окну. Дождь лил как из ведра, а ветер выл за стеной и в трубах огромного старого дома. Рассерженная и недовольная, Мэри села в постели.
«Ветер злится, как я когда-то, – подумала она. – Он мне назло разбушевался».
И она зарылась лицом в подушку. Она не плакала, просто лежала и ненавидела дождь за окном и ветер. Ей не спалось. Вой ветра и шум дождя не давали заснуть – на душе у неё было тяжело. Будь у неё на душе спокойно, дождь бы её только убаюкал. Как выл ветер, как дождь хлестал в окно!
«Будто кто-то потерялся на пустоши, бродит там под дождём и плачет», – думала Мэри.
Целый час Мэри лежала с открытыми глазами и беспокойно ворочалась с боку на бок, как вдруг что-то заставило её сесть в постели. Она повернула голову к двери и прислушалась.
– Нет, сейчас это не ветер, – прошептала она. – Это не ветер. Это другое. Кто-то плачет, я это уже слышала раньше.
Дверь её спальни была приоткрыта – плач доносился из дальнего коридора. Далёкий приглушённый жалобный плач. Она прислушалась – с каждой минутой её уверенность возрастала. «Я должна выяснить, что это такое», – думала она. Это было ещё загадочнее, чем спрятанный сад и зарытый ключ. Её охватило забытое было раздражение, – возможно, оно придало ей храбрости. Она высунула ногу из-под одеяла и стала на пол.
– Я выясню, что это такое, – сказала она. – Все в доме спят. Мне всё равно, что скажет миссис Медлок, мне всё равно!
Возле кровати горела свеча, Мэри взяла её и тихо вышла из спальни. Коридор был такой тёмный, бесконечный, но она не испугалась: она была слишком взволнована. Кажется, она помнит, куда надо завернуть, чтобы попасть в коридор с дверью, завешенной гобеленом. В тот день, когда она заблудилась, из неё вышла миссис Медлок. Плач раздавался оттуда. Мэри продвигалась вперёд почти ощупью, освещая коридор своей тусклой свечой; сердце так громко стучало у неё в груди, что ей казалось, будто она слышит его удары. Плач звучал глухо и далеко – она шла на этот звук. Иногда он вдруг на миг смолкал, а потом снова возобновлялся. Кажется, надо свернуть направо? Она остановилась, припоминая. Да, направо. Пройти вперёд, повернуть налево, подняться по двум пологим ступенькам, а потом снова направо. Вот и конец коридора и занавешенная дверь.
Мэри тихонько отвела гобелен и прошла дальше. Здесь плач звучал яснее, хотя и не громче. Он слышался слева за стеной. В нескольких шагах она увидела дверь. Из-под неё пробивался свет. В этой комнате кто-то плакал, и этот кто-то не был взрослым.
Она подошла к двери, распахнула её – и шагнула в комнату!
Просторная комната была обставлена красивой старинной мебелью. В камине тускло догорал огонь, возле высокой резной кровати с шёлковым балдахином горел ночник, а в кровати лежал и плакал мальчик.
Мэри подумала, что она, верно, незаметно заснула и всё это ей снится. Неужто это происходит на самом деле?
Лицо у мальчика было худое, нос и подбородок – заострившиеся, кожа изжелта-бледная, глаза огромные, чуть не в пол-лица. И большая шапка густых встрёпанных волос, отчего лицо казалось совсем маленьким. Видно, он был нездоров, но плакал больше от тоски и раздражения, чем от боли.
Мэри застыла в дверях со свечой в руке. Потом неслышно переступила порог. Она подошла ближе, и огонёк привлёк внимание мальчика – он повернул голову и уставился на неё огромными, широко раскрытыми серыми глазами.
– Ты кто? – прошептал он испуганно. – Привидение?
– Нет, – тихо ответила Мэри, сама немного струсив. – А ты?
Он не отводил от неё взгляда. Мэри невольно заметила, какие необычные у него глаза. Серые, как агаты, они казались огромными потому, что их окаймляли густые и тёмные ресницы.
– Нет, – ответил он, помолчав. – Я – Колин!
– Какой Колин? – смешалась она.
– Колин Крейвен. А ты кто?
– Я – Мэри Леннокс. Племянница мистера Крейвена.
– А я его сын, – сказал мальчик.
– Сын! – изумилась Мэри. – Мне никто не говорил, что у него есть сын! Почему?
– Подойди ко мне, – произнёс он, не отрывая от неё тревожного взгляда.
Она подошла к кровати – он протянул руку и прикоснулся к ней.
– Ты мне не снишься? – спросил он. – Мне иногда снятся такие ясные сны. Может, ты тоже сон.
Мэри протянула ему край накинутой на плечи шерстяной шали.
– Пощупай, – сказала она, – какая плотная и тёплая материя. Если хочешь, я могу тебя ущипнуть, чтобы ты убедился, что я живая. Мне тоже сначала показалось, что ты мне снишься.
– Откуда ты взялась? – спросил он.
– Из своей комнаты. Ветер так выл, что я не могла
