— Мальчик пришёл ко мне в гостиницу, я записал мелодию с его голоса. У него прекрасный слух…
Слова Борисова заглушает громкий рёв. Это снова вопит малыш во дворе, мешая слушать Тасе и Ларисе.
— Какой-то некультурный ребёнок! — возмущается Лариса. — Бежим к вам!
Девочки вихрем влетают в комнату. Тася включает приёмник. Раздаётся скучный, размеренный женский голос:
«Точки четыре и три… Вычертим выкройку прямоугольника».
— Там чертежи?! — волнуется Лариса.
— Опять построение половинки трусиков, мама весь вечер их вычерчивала!
Тася всё быстрее крутит рычажки, нервничает. Наконец она поймала голос отца.
«…У Таро нет родных, никого нет…»
За стеклом две девушки ещё настойчивее торопят Борисова, показывая ему на часы.
Борисов говорит всё быстрее:
«Потому я и обращаюсь к вам, товарищи мальчики… Может быть, кто-нибудь из вас захочет послать ему свою фотографическую карточку… Тогда запишите адрес. Его нужно писать по-английски… Если сами не справитесь, попросите, чтобы вам помогли».
Тася выключает приёмник.
— Адрес я у папы уже взяла.
Лариса недовольно дёрнула плечиком:
— А ты тут при чём? Твой папа сказал «товарищи мальчики».
Какой-то мальчуган, навалившись на стол, кричит в телефонную трубку:
— Папа, когда ты придёшь домой? У тебя плёнка не кончилась? Мне нужна моя фотокарточка для дружбы с Японией.
Клетка с кроликами на школьной ферме.
Мальчик с крольчатами на руках торопит кого-то:
— Снимай скорей, а то они разбегутся!
Старший брат снимает младшего:
— Не напрягайся ты! Сделай естественное лицо!
— Сейчас сделаю естественное! — с готовностью соглашается младший. — Так?
Целая семья готовится к групповому снимку. Дедушка и бабушка заслонили спинами внука. Он протестует:
— Подвиньтесь! Меня не видно! Он ведь просил мальчика прислать, а не дедушку!
Мальчуган лет шести выдирает из толстого семейного альбома свою фотографию, говорит с досадой:
— Когда я был маленьким, чуть не каждый день снимали, а вырос — ни одной карточки! Придётся чуть не грудного посылать!
Недовольно рассматривает фотографию, потом кладёт её снова в альбом.
Вырвал листок из тетради, рисует мальчика. Подписал: «Это я».
Рисует рядом другого такого же мальчика. Подумал… Сделал ему глаза раскосыми. Подписал: «Это ты». Кладёт свой рисунок в конверт.
…Табличка «Фотокружок».
У дверей выстроилась очередь мальчиков. Подбегает ещё один.
— Ребята, я — пересняться! У меня два носа вышло! Не посылать же с двумя носами!
Где-то в горах, на лихом коне, снимается юный всадник в лохматой папахе.
Снимается у станка паренёк в школьной мастерской, беспокоится:
— А планшайба будет видна?
На шумном, красочном, осеннем базаре снимаются в картонном «спутнике». Из круглого окошка иллюминатора выглядывает круглая физиономия какого-то мальчугана.
Право, можно подумать, что мальчишки всей страны решили послать свои фотокарточки «для дружбы с Японией».
Комната Борисовых. Андрей Петрович настраивает скрипку, слышно, как звенит струна.
Тася, красная, растрёпанная, горячо доказывает отцу:
— Потому, что неправильно! И Лариса считает, что неправильно!
— Ну, если даже сама Лариса, тогда, конечно… — пробует отшутиться Андрей Петрович. Опять принимается натягивать струну, она звенит всё громче.
— Ты должен был сказать «товарищи мальчики и товарищи девочки», — доказывает Тася.
— Сколько же можно, в конце концов?! — взмолился Андрей Петрович. — Твердишь одно и то же…
— Значит, по-твоему, девочки не товарищи? — не унимается Тася.
Слышится звук лопнувшей струны.
— Струны и то не выдерживают! — рассердился Андрей Петрович.
Но Тася начинает с новой силой:
— Наши девочки всё равно ему напишут, всё равно!
Шумная компания девочек у почтового ящика. Они по очереди опускают письма.
— Тася замечательное письмо написала! Я всё, всё у неё списала, до последней буквы. Письмо ведь не диктант, можно списывать, — рассуждает одна из девочек.
— Я тоже у Таси списала, а Света — у меня, — говорит другая.
— А я у Светы! — радостно сообщает третья.
— Постойте, выходит, что мы все ему одинаковые письма написали? — растерялась Тася.
Девочки, опустившие письма, растерянно смотрят на почтовый ящик.
— Ой, что мы натворили!
— Ну и что ж такого! — пожимает плечиком востроглазая Лариса. — Подписи-то у всех разные…
К ящику мчится компания мальчишек. Увидели девочек.
— А вы кому пишете?
— Вам, конечно, — задорно отвечают те. Кричат наперебой: — Чур, наш ящик! Вы на углу опускайте!
— Ящик не ваш, а государственный, — доказывают мальчики.
— На углу государственный, а этот наш, — не сдаются девочки.
— На углу мы были, там уже пятьсот вторая школа опускает.
Почтовый ящик на углу школьники берут приступом. Крик такой, что невозможно разобрать ни слова. Кто-то уже дубасит кого-то… Все рвутся к ящику, в него летят письма, письма, письма…
Рыбацкий посёлок на окраине курортного городка. Лежат перевёрнутые лодки…
Дощатые домики рыбаков.
В какой-то хибарке, на земляном полу, поджав ноги, сидит Таро, вынимает из конвертов и раскладывает вокруг себя фотографии советских мальчишек. Вот уже весь пол усеян фотокарточками: мальчики, мальчики, мальчики… Весёлые мальчишеские лица смотрят на Таро.
Небольшое почтовое отделение.
Молодая японка объясняет кому-то:
— У нас затор… Мы утонули в письмах.
Три девушки и знакомая нам Митико-сан (мы её видели на пристани) быстро штемпелюют конверты.
Два японца вносят и кладут на пол мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.
Одна из девушек не выдерживает:
— Боже, что с нами будет!
— Погибнем! Я уже предупредила мужа, — с серьёзным видом говорит Митико.
— Вы ещё можете шутить, Митико-сан? — жалобно тянет одна из девушек.
И снова два японца вносят огромные мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.
Девушки в изнеможении продолжают разбирать конверты. Суетливый человек с блокнотом торопливо подошёл к Митико. Быстро, напористо задаёт вопросы:
— Письма из разных городов?
— Из разных.
— И все этому мальчику?
— Все ему. Уже девять тысяч писем…
— Девять тысяч? И письма всё идут?
— Всё идут.
— Надеюсь, из других редакций у вас ещё никого не было?
— Вы всех опередили, — улыбается Митико.
— Как всегда, — уверенно говорит суетливый человек; на ходу помахав блокнотом, уходит.
Теперь уже четыре японца молча вносят мешки с письмами. И снова слышится:
— Боже! Мы утонули в письмах…
Пустой ресторанчик. Посетителей почти нет.
За стойкой грустно вздыхает Судзуки.
— Перестань вздыхать, — раздражённо шепчет Элли.
— Я не вздыхаю, — тяжело вздохнув, говорит Судзуки, — наши дела совсем не так плохи.
— Не плохи! Кругом в долгах. Надо было уезжать из Чикаго, чтобы оказаться в этой дыре!
Судзуки начинает сердиться, но внешне он невозмутим:
— Я тут родился… Во мне течёт японская кровь.
— Пятнадцать лет прожил в Чикаго, и вдруг в нём потекла японская кровь, — усмехается Элли.
— Замолчи, — резко сказал Судзуки.
Вбегает Кэтрин, торопится рассказать:
— Мамочка, что в городе делается! Какой-то господин получил десять тысяч писем!
— Какой господин? — заинтересовался Судзуки.
— Наверно, какой-нибудь миллионер, не нам чета, — замечает Элли.
Кэтрин тараторит, захлёбываясь:
— Ещё одна новость! Почта не работает, там кто-то утонул!
Взволнованная Кэтрин мчится дальше сообщать новости.
Две японки встретились у входа в лавочку, за плечами у каждой привязан спящий малыш.
— Слыхала? Какой-то миллионер утонул.
— Ну, с деньгами он и на дне морском не пропадёт.
— Говорят, он из писем узнал, что разорён, и утопился.
— Известно, богатство что облако…
— У нас с тобой денег нет, мы не утопимся.
Женщины смеются, а за их спинами у спящих малышей качаются ручки и ножки.
Таро, «миллионер», получивший десять тысяч писем, с удовольствием оглядывает свою хибару. Уже не только сколоченные из ящиков фанерные стены её сплошь увешаны фотографиями, карточки советских мальчишек нанизаны на верёвочки, как флажки, и протянуты крест-накрест посреди комнатёнки. На самом почётном месте красуется фотография Андрея Петровича с Тасей.
Таро покачал головой; он явно считает, что девчонка портит всю эту прекрасную мужскую компанию.
