Артемка в нерешительности остановился.
К калитке подошли две девушки и молодой человек в студенческой, с голубым околышем фуражке. Толстый гимназист поднял вверх фонарь и весело сказал:
- Ба, знакомые всё лица! Давайте ваши билеты и сыпьте в кружку деньги. Не стесняйтесь.
Девушка в пелеринке подставила жестяную, с замочком кружку. Звякнули монеты, послышались восклицания, смех:
- На строительство храма Мельпомены! Актерам погорелого театра!
- Ладно, ладно, - урчал толстяк. - Только фальшивых гривенников не бросайте!
Артемка нащупал в кармане пятиалтынный и подошел к калитке.
- Ба, - сказал гимназист, поднимая фонарь, - знакомые все ли... - Но не договорил и быстро стал на пороге, загородив вход: - Нет, сия личность мне незнакома, к тому же она, кажется, без билета.
- Билет я куплю, - сказал Артемка. - У меня деньги есть. - И протянул к кружке руку.
- Стой! - Гимназист схватил его за руку. - Не трудись. Билеты не продаются. Надо иметь пригласительный билет.
- У меня нет, - сказал Артемка озадаченно.
- А на нет и суда нет. Поворачивай оглобли. Гимназист опять поднял вверх фонарь, приветствуя новых гостей.
- "Ба, ба"! - рассердился Артемка. - Заладил одно. Пусти, мне к режиссеру надо.
- К режиссеру - завтра днем, а сейчас режиссер занят. Ну, отчаливай!
Артемка с укоризной посмотрел на толстяка и отошел. Но потом вернулся и без всякой уверенности сказал: - Я тоже актер. Пусти!
- Актер? - деланно удивился гимназист. - А да четвереньках ходить умеешь?
- Петька! Как тебе не стыдно! - возмутилась девушка. - Иди, мальчик.
Она взяла Артемку за рукав и легонько потянула к калитке.
И первое, что увидел Артемка, войдя во двор, был занавес. Как и в настоящем театре, он снизу освещался лампами и тихонько колебался от налетевшего ветерка. Артемка подошел ближе. Прямо во дворе, под открытым небом, - невысокие подмостки, на них круглая суфлерская будка и большие керосиновые лампы по бокам. А перед подмостками, на скамьях и стульях, уже полно публики: гимназисты, гимназистки, студенты и много взрослых мужчин и женщин. Так же, как в обыкновенном театре, шел несмолкаемый говор. В его ровный, как жужжанье шмелей, гул то и дело врывался рассыпчатый смех.
Публика все прибывала. Некоторые приходили со своими стульями и любезно усаживали на них дам.
Артемка поискал себе местечко, не нашел и взобрался на акацию, где уже сидело трое маленьких босоногих мальчишек.
- Тю, здоровый! - сказал один из них. - Сейчас ветку обломит - мы и попадаем.
Артемка хотел ответить, но тут занавес задвигался, одним краем поднялся до половины, наискось открыв сцену, потом упал, потом опять дернулся и наконец с помощью высунувшейся сбоку руки пополз вверх. И, как в настоящем театре, Артемка увидел комнату, только без потолка, письменный стол, диван и кресла. За столом сидел мужчина и писал. Он покрутил усы и голосом, срывающимся, как у молодого петуха, сказал:
"Ужасна участь адвоката! Надо иметь не нервы, а канаты!" Вбежала пожилая очень маленькая женщина и совсем девичьим голосом стала жаловаться на своего зятя, а адвоката называла то Петрушкиным, то Помидоровым, то Арбузовым, хотя фамилия его была Огурчиков. Но вот вошел рыжий мужчина. Он так заикался, что адвокат ничего не смог от него добиться. А потом вбежал ревнивый муж и, приняв рыжего мужчину за своего соперника, стал обливать его из сифона. Это был веселый водевиль, в котором сначала все смешно перепуталось, все перессорились, а затем все выяснилось и все помирились.
И, хотя юношески блестящие глаза исполнителей и их звонкие голоса плохо вязались с приклеенными бородами, публика от души смеялась и хлопала в ладоши. Артемка тоже смеялся. Но, когда занавес, все так же дергаясь, закрылся и стало ясно, что этим все кончается, Артемка почувствовал разочарование. Вчера он видел на сцене самую настоящую жизнь, только страшно интересную. Пепс правильно говорил, что в театре публика и ненавидит и любит. Артемке вчера хотелось вскочить на сцену и такими словами отхлестать притворщицу и скрягу Гурмыжскую, чтобы она не знала, куда деваться. Зато каков сам Несчастливцев! Отдал последнюю тысячу и ушел с Аркашкой пешком. Артемка ладони себе отбил, хлопая знаменитому Ягеллову. Нет, гимназистам до такого театра далеко!
Из-за занавеса выбежал толстый гимназист, тот самый, который не хотел впустить Артемку, и объявил, что через пять минут начнется дивертисмент. В публике захлопали. Толстяк сказал: "Ба, знакомые всё лица!" - и, ухмыляясь, ушел.
Когда опять подняли занавес, вышел худощавый, с рыжими волосами и светлыми глазами гимназист. Он взялся руками за спинку специально для этого поставленного стула и сказал:
- "Осел и Соловей".
Артемка знал басню наизусть, но гимназист прочел ее так хорошо, с такой забавной мимикой и живыми интонациями, что она показалась Артемке совсем новой. Это был тот гимназист, который исполнял в водевиле роль заики. Видимо, его любили. Когда он кончил, в публике долго хлопали и вызывали: "Лу-нин! Але-еша!"
Потом выходили другие гимназисты и тоже читали стихи. Больше других Артемке понравилось стихотворение о мужиках, которые пришли к вельможе просить о своих делах, а их швейцар не пустил. Артемке и самому захотелось выучить эти стихи и читать их так, как читал большеголовый смуглый гимназист, - чтобы за душу хватало.
- Это Клавдин, - сказал босоногий мальчуган. - Коля Клавдин, ихний режиссер.
После Клавдина щупленький, но уже с усиками гимназист сыграл на скрипке. За ним вышел толстяк, встреченный возгласами из публики: "Ба, знакомые всё лица!" Он прочитал рассказ Чехова "Разговор человека с собакой" и так при этом заливисто лаял, что в соседних дворах откликались все собаки. Насмешив публику, толстяк объявил минуту перерыва.
Некоторое время слышен был лишь стук стульев да звуки настраиваемых инструментов. С гитарами, мандолинами и балалайками гимназисты заполнили всю сцену. Гимназист с усиками стал впереди и, когда все смолкло, взмахнул руками. Тихо и задушевно оркестр заиграл какую-то украинскую песню, и от нее Артемке стало так грустно и так захотелось пожаловаться на свою жизнь!
А потом вышла девушка в пелеринке, та, которая стояла у калитки с кружкой, и мягким, грудным голосом спела под оркестр песенку о жаворонке. Песня тоже была грустная, но глаза у девушки смотрели на публику со спокойной лаской, даже улыбались, и от этого никому не хотелось грустить. Когда она кончила и пошла к выходу, в публике захлопали, как не хлопали даже Лунину, и запросто кричали: "Леночка, еще! Еще, Леночка!" Леночка выглядывала из-за двери и, смеясь, качала головой.
Наверно, ее все-таки заставили бы петь, но маленький дирижер взмахнул рукой, балалаечники яростно ударили по струнам, и под звуки марша, смеясь и перекликаясь, гости пошли к выходу.
Босоногие мальчуганы, как груши, посыпались вниз. Артемка тоже слез с дерева. Он потер онемевшую ногу, постоял и нерешительно сел на скамью перед сценой. Там, за занавесом, еще слышались голоса. Из-за сцены вышла женщина и потушила лампы. Стало темно, и сразу высыпали на небе голубые звезды. Женщина подошла к Артемке:
- А ты чего ждешь?
- Я режиссера жду. - сказал Артемка.
- Это Колю? Он уже ушел.
Сбоку с подмостков на землю спрыгнул толстый гимназист и, повернувшись, протянул руку.
- Я сама, - услышал Артемка знакомый голос, и девушка в пелеринке легко спрыгнула вниз.
- Вот, Колю спрашивает, - сказала женщина. Гимназист и гимназистка приблизились к скамье.
- А, это вы! - сказала Леночка, как знакомому. - Коля ушел. Вы приходите завтра днем. Днем он обязательно будет.
Толстяк фыркнул, взял девушку под руку и пошел с ней к выходу.
- Иди и ты, - сказала женщина. - Я сейчас буду калитку запирать.
На улице было уже тихо и так темно, что Артемка едва мог различить идущих впереди Леночку и ее спутника.
Толстяк что-то тихо говорил. Потом вдруг голосом, похожим на голос Леночки и, как ни странно, на кошачий крик, на всю улицу пропел: "Между небом и землей жаворонок вье-ется!"
Артемка еще услышал смех Леночки, затем они свернули за угол и скрылись.
Артемка постоял, вздохнул и, погружая ноги в мягкую, за ночь остывшую пыль дороги, побрел к своей будке.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
"Идти или не идти? - думал Артемка на другой день. - Все они между собой свои, а я что? Высмеют и прогонят". Вспомнив, как толстяк сказал: "А на четвереньках ходить умеешь?", он усмехнулся: "Тоже актер! По-собачьему лает. Не пойду!" - и, плюнув на оселок, с ожесточением принялся точить нож.
Но Артемка уже привык мечтать. Помимо его воли, перед ним поплыла одна картина за другой. Вот он приезжает в Москву, выходит из вагона. На платформе крик, гвалт, бегут носильщики; шипит, никак отдышаться не может паровоз. А над толпой уже плывет курчавая голова Пепса. Все его разглядывают, а он смотрит только на одного Артемку, смеется и издали тянет к нему свои большие черные руки. Потом Пепс и Артемка садятся на извозчика и едут в школу. Нет, школу Артемка себе не представляет. Может, она похожа снаружи на гимназию, а может, на деревянный сарай, вроде театра. Зато Артемка ясно представляет учителя. Учитель точно такой, как Геннадий Демьяныч Несчастливцев, когда он был в сюртуке и при медалях. И вот выходит этот учитель, строго смотрит на Артемку и недовольно говорит: "Нет, нам такой не подходит. Этого мало, что он в пантомиме играл. Там и немой сыграет. Вот если бы он в театре себя показал, тогда другое дело". Тут Пепс начнет просить учителя, кланяться и прикладывать руку к сердцу, а Артемка усмехнется и скажет. "В театре! Да я целое лето играл! Каких только ролей мне гимназисты не давали! Публика все ладони поотбивала!" - "А, - удивится Геннадий Демьяныч... то есть не Геннадий Демьяныч, а учитель этот. - Ты с гимназистами играл! Ну, это дело другое. Тогда пожалуйста, ничего против не имею".
