— Мы не чужие, Жан, — спокойно продолжал незнакомец. — Так, кажется, тебя называли ребята… Вспомни-ка… Хотя бы наших в дивизии… Первых её командиров — Кадерметова, Зашибалова…
— Моя дивизия — партизанский отряд, в который вы пришли, товарищ…
— Нельзя быть таким забывчивым, товарищ лейтенант. Особенно разведчику. Надеюсь, командир отделения Гильфан Батыршин учил другому…
«Батыршин… Батыршин…» — задумался Кабушкин, припоминая. Командир отделения — крепкий, мускулистый татарский, парень, с выгнутыми, как у девушки, бровями. Пришёл на заставу из донецкой шахты… О том ли человеке речь? Да, говорит незнакомец: Гильфан Батыршин…
Перед глазами встаёт озеро Хасан, высоты Безымянная, Тигровая, Заозёрная… Первое боевое крещение… Силы не равны и патроны кончаются…
Оставив высоту Заозёрную, Батыршин разделил отделение на две группы. Одна, прикрывая пулемётным огнём отступление другой, отходила вдоль болота в густые заросли. Другую Батыршин повёл в камыши, напрямую к заставе. Японцы, видимо, заметили этот манёвр и тотчас преградили дорогу артиллерийским огнём. Снаряды рвались в болоте, выбрасывая грязь фонтанами.
— Осколков будет меньше, — сказал Батыршин. — А грязью не забрызгают. Смелей вперёд!
Увязая в грязи до пояса, пограничники приближались уже к заставе, когда на выходе из болота увидели в горящих камышах раненого. Батыршин бросился к нему, перевернул на спину.
— Товарищ начальник заставы! — приставил он ухо к груди раненого. — Товарищ Терешкин!..
Начальник заставы ответил ему тихим стоном.
К двум винтовкам привязали плащ-палатку, положили на неё начальника заставы. Японцы приблизились и начали стрелять из пулемёта. Батыршин, разгребая горевшие стебли камыша, лез вперёд и подтягивал следом носилки за привязанный к ним поясной ремень.
— Прикрывайте огнём, ребята! Командира надо вытащить!
Когда пограничники, отстреливаясь, вышли на берег, Кабушкин увидел, что к заставе уже приближались наши войска.
— Ребята! — крикнул он. — Подкрепление!
Начальник заставы очнулся.
— Наши? — спросил тихо. Батыршин кивнул ему головой.
— Как вы сюда попали, товарищ Терешкин? — спросил он.
— Шёл вам навстречу…
Обо всём этом Кабушкин вспоминал не раз. Если бы не Батыршин, неизвестно ещё, что было бы с Терешкиным. А командир отделения не растерялся, не забыл о своём долге. Но откуда этот человек знает Гильфана и где с ним встречался? Может, узнал о нём в «Личном деле»?..
А незнакомец, видя, что Кабушкин не доверяет ему, предложил:
— Ну, хорошо. Тогда вспомни то, что известно только нам…
Кабушкин молчал.
— Было это в сорок первом году. Под выходной. Вечером, накануне военных учений, командир полка Михаил Арсентьевич Зашибалов уехал в Домбровку на пограничный командный пункт — проверять оборонительные укрепления, дзоты. А нам, интендантам, что — машины готовы, пекарня выпекает хлеб исправно. Не только солдатам, но и командирам, чьи семьи остались в Цехоновецке. Кадерметов пригласил тебя с Тамарой на свою квартиру. И нас позвал. Наверное, хотелось ему в тот вечер посидеть с земляками. К майору тогда жена приехала. Артистка. Полная такая, видная. И сестра её в Казани была певицей: Асия Измайлова. Мы ещё слушали песни, записанные на пластинку. А маленький сын Кадерметова, Рафаил, такой смешной мальчишка с чёрными глазами, сидел всё время у Тамары на коленях. Помнишь?..
Ну как же не помнить!
В тот вечер засиделись у Кадерметовых до полуночи. Затем хозяева пошли провожать гостей. Воздух был чистый, свежий. Огненными точками горели светлячки в траве. И было так тихо кругом…
— Тяжёлая тишина, тревожная, — вздохнул Кадерметов. — Как перед бурей… Надо подумать об отправке жён в Казань. У тебя ведь и мать здесь, Кабушкин?
— Да, приехала сюда в гости. Но сейчас она в своём родном селе Трабовец.
— И её надо в Казань отправить. Как бы нам не опоздать…
Дивизия стояла тогда за Белостоком, у самой границы. Если немцы нападут, как бы матери снова не стать беженкой. Завтра же Тамару надо послать в Грабовец за матерью и вместе с женой майора Кадерметова пусть едут в Казань! Правда, не хотелось бы расставаться, жили-то всего четыре месяца, но… майор — старый солдат, беспокоится не зря.
Кабушкин проводил домой жену, выпил стакан крепкого чая и пошёл проверять взвод, которым он командовал. В третьем часу майор Кадерметов принёс приказ командира дивизии — объявить боевую тревогу: немецкие войска близко подошли к границе, у Драгина их сапёры начали спускать на воду приспособления для переправы.
На рассвете, в половине четвёртого, немцы открыли ураганный артиллерийский и миномётный огонь. Большая группа самолётов с чёрной свастикой начала бомбить Цехоновецк. Пошли танки. Враг атаковал наши войска вдоль шоссе Малкина — Гурна — Зембрув. Но первые атаки были отбиты. Когда наступила передышка, Кабушкин успел забежать домой.
Тамара укладывала в чемодан вещи. Лицо её побледнело, волосы растрёпаны. Увидев покрытого пылью мужа, бросилась ему на шею.
— Ваня, дорогой…
— Не плачь, Тамара… Забежал на минуту… Всё бросай, уходи! Сейчас отправятся последние грузовики…
— Никуда не поеду, Ваня, я с тобой останусь. Буду медсестрой в полку…
Тамара не успела досказать: на улице разорвался тяжёлый снаряд, выбив стёкла. Взрывная волна бросила её на смятую постель. Второй снаряд снёс крышу дома.
— Пошли скорей! — Кабушкин потянул её за руку.
Но Тамара упёрлась:
— Ваня, умоляю…
— Нельзя, дорогая… Поезжай в Казань, к родителям. Жди меня там.
В городе с треском и шорохом пылали крыши, деревянные дома, сараи, выбрасывая в небо чёрные клубы дыма.
Рядом остановился грузовик.
— Давай, Тамара!
Кабушкин, схватив её за руку, вывел из дома.
— Прощай, родная! — прижал он жену к груди, затем поцеловал её.
Машина тронулась.
— Прощай, Ваня! — услышал он удаляющийся голос. — Не забывай… Пиши…
Кабушкин вернулся к солдатам. Потом снова были упорные бои, снова разрывы снарядов и гул самолётов…
— Ну, помнишь? — повторил незнакомец.
Кабушкин встрепенулся. «Да кто же это? И голос вроде знакомый». Остановился и пристально поглядел на чужого человека.
— Гумер… Вафин?! — чуть не вскрикнул он. — Чего же не скажешь, а всё загадками… Усы, бороду отпустил, не сразу признаешь…
Вафин посерьёзнел.
— А чего говорить? — сказал с укором. — К тебе и не подступишься.
— Ты как тут очутился? — сухо спросил Кабушкин,
— Приехал к вам для связи между отрядами.
— Это хорошо. Будем знать, кто в соседях. — Кабушкин подпрыгнул, схватился руками за толстый сук на стволе. Сук не выдержал, обломился, нарушив тишину леса. Кабушкин невольно огляделся.
— Не видел кого из наших, казанских? — спросил Вафин, обиженный тем, что друг детства с ним так обошёлся…
— В отступлении?
— Да.
— Яшку Соловья встретил, — сказал Кабушкин. — Только встреча была нерадостной. И вспоминать не хочется.
— Он какой-то трусоватый.
— Шкурник. Однажды написал на меня жалобу за то, что я впустил через переднюю дверь Николая Филипповича. Всегда был таким. Ещё в Казани.
— Такой напишет, — усмехнулся Вафин. — На днях я получил письмо из Казани. Жизнь там нелёгкая. Но работают, не жалуются. Николай Филиппович ходит в залатанном старом костюме, голодный, а для победы над врагом все деньги за лекции в Доме учёных и серебро, что раскопал на развалинах, отдал государству. А серебра у него было много: килограмма три-четыре.
Ваня вдруг вспомнил разговор о Гумере с Харисом.
— Послушай, Гумер, тебе тоже дал он одну монету. Потерял, наверно?
Вафин нахмурил брови.
— Почему же я должен потерять её? — пожал он плечами. Помолчал и улыбнулся — Чудеса да и только. Хочешь — не хочешь, а невольно поверишь в колдовство. Как говорил Николай Филиппович, серебряная монета приносит человеку счастье. Она и в самом деле вывела меня из окружения. Теперь это мой талисман.
— Покажи-ка.
Вафин расстегнул верхние пуговицы телогрейки, сунул руку за пазуху и вытащил кисет, сделанный из кожи, затем развязал шнурок и двумя пальцами нащупал в табаке монету.
— Вот она.
Кабушкин взял монету, обсыпанную табачной пылью, и дважды подбросил её на ладони. С детским любопытством стал рассматривать сверкающий кружок, напоминавший о далёком детстве, о своём учителе…
— Вернулись бы те времена, — вздохнул Вафин.
— Давай не будем, — усмехнулся Кабушкин, вернув монету хозяину.
— Что не будем? — насторожился тот.
— Постараемся больше не попадать в окружение.
— Да я не о том. — Вафин, махнув рукой, спросил — А Яшка вспомнил учителя?
