Тревис утер слезы, я его обняла, чтобы утешить.
– Я мечтал увидеть эту счастливую встречу под луной, поэтому пробрался за ним сквозь ужасно колючие кусты. Хорошо, что я за ним пошел, потому что я сразу услышал рычание и злобный такой лай. Когда я туда добрался, три койота его окружили и стали кусать, просто рвать на части. Они убить его хотели, Кэлли. Они его ненавидят. Они его съесть хотели. Хорошо, что они людей боятся. Я подобрал большой сук и большие камни, и я их прогнал. Вовремя успел.
Тревис снова утер слезы.
– Бедняга Грязнуля. Он просто хотел быть частью стаи. Собаки его не хотят, и койоты его не хотят. Люди только и мечтают его утопить или застрелить. А он – бедный сирота. Ну, вроде того, он же братьев потерял. И сестер.
Трудно с этим не согласиться. С самого рождения его преследует злой рок.
– Бедняга Грязнуля. Так что, он… убежал?
– Вернулся в свою нору, – Тревис чуть-чуть приободрился. – Придется мне и дальше о нем заботиться.
Это справедливо. Хоть злая судьба поначалу обделила беднягу Грязнулю, но в одном ему повезло – он встретил Тревиса.
– Никому он не нужен, кроме меня. Выходит дело, что я – его стая, – Тревис смущенно глянул на меня. – Ты тоже можешь быть в нашей стае, если хочешь.
Что на это скажешь?
– Ладно. Только помни, никому о нем не рассказывай. Это тайна.
Боже правый, сколько же тайн!
Глава 21
Секреты и позорные тайны
Геология Патагонии представляет большой интерес. <…> Чаще всего попадается раковина массивной гигантской устрицы, имеющая иногда целый фут в поперечнике.
Я причесывалась перед сном – сто взмахов щеткой – и расспрашивала Агги.
– А на что похоже море? И пляж, на что он похож? И ракушки? Правда, что можно идти по пляжу и подбирать ракушки? А за это надо платить, или они бесплатные?
– Платить? Глупости! Кому платить?
– Не знаю. Потому и спрашиваю.
– Подбирай сколько хочешь, хотя зачем они тебе сдались, ума не приложу.
– Чтобы собрать коллекцию ракушек, чего тут непонятного.
Я загадала на прошлый Новый год, что обязательно своими глазами увижу океан – любой океан. Но я не очень-то верила, что у меня получится; на худой конец сгодилась бы и коллекция ракушек.
– Понятия не имею, кому нужна куча грязных старых ракушек, – удивилась Агги.
Да, тяжело с ней разговаривать. Но я не отступалась.
– А дельфинов ты видела? Я о них все на свете читала. Они млекопитающие, знаешь, теплокровные. Совсем даже не рыбы.
– С какой стати? Они же живут в воде. Значит, рыбы.
Я ушам своим не поверила. Как человек, которому такая удача привалила – жить у моря, – может быть таким невежественным? Я только вздохнула.
– А солнце блестит на танцующих волнах?
– С чего ты взяла?
– Где-то прочитала.
– Ну, понятно. Наверно, можно и так сказать. Когда погода хорошая.
– Расскажи мне про волны, – попросила я.
Она ужасно удивилась:
– Волны выбрасывают на песок всякую гадость.
– Какую гадость?
– Дохлую рыбу, мертвых чаек, деревяшки, водоросли, всякую дрянь. Вонючую. Хотя однажды я нашла стеклянный поплавок от сети, а потом еще пустую бутылку из-под рома, она с самой Ямайки приплыла.
– Здорово. А записка в ней была?
– Нет, – зевнула она.
– Но ты ее все равно сохранила? Вот бы мне что-нибудь такое.
– Зачем? Старое барахло.
Да, разговор явно зашел в тупик. Но я не унывала.
– Расскажи про приливы и отливы.
– Что про них рассказывать. Сначала прилив, а потом отлив. Иногда их слышно.
– Слышно? А какой это звук?
– Ну, такой тихий, шипучий – ш-ш-ш-ш-ш. Иногда погромче, когда волны ударяют в каменистый берег. Тогда сильный шум. Когда как.
– А когда как?
Ей явно казалось, что я говорю по-китайски.
– Откуда мне знать?
Странное у нее ко всему отношение. Как можно не знать, как можно не попытаться узнать, как можно вообще про это не думать? Может, с ней что не в порядке, ну, не только астения и неврастения, а что-нибудь еще? Может, с ней что из-за наводнения случилось, а снаружи не видно? Может, она головой ударилась, и ей все любопытство отшибло? Вопрос для Дневника: откуда берутся волны? И приливы с отливами? Обсудить подробно с дедушкой.
На следующий день ей пришла маленькая посылка, и, поскольку она валялась среди других писем, я посмотрела на обратный адрес. «Л. Лампкин, 2400 Чёрч-Стрит, Галвестон». Кто такой этот Лампкин? Я уже собиралась отнести посылку Агги, как она появилась собственной персоной и молниеносно схватила пакет – словно голодный ястреб добычу. Прижала к себе, глаза так и сияют. Выскочила из холла, слова не сказав, и на полной скорости помчалась наверх.
Ну и ну, до чего невежливо. И страшно интересно.
Агги уже была в нашей комнате, сражалась с разлохматившейся бечевкой. Она завопила не своим голосом:
– Ножницы! Дай мне ножницы!
Я помчалась в гостиную за ножницами, но когда вернулась, она уже ухитрилась разорвать пакет. Там была коробочка. Агги поставила ее на стол и благоговейно открыла. Внутри оказалась шкатулочка и письмо. Она прижала руки к груди – волнующий момент заслуживает минутной паузы.
Тут я сделала глупость:
– Что там такое?
Она обернулась:
– Можно меня в этом доме хоть на минуту оставить в покое? Убирайся отсюда!
– Не надо кричать, – обиженно сказала я. – Я и сама могу догадаться, что ты не нуждаешься в моей компании.
Я вышла. Меня терзала горькая обида, но, несмотря на потрепанные чувства, я высоко держала голову. С чего это я взяла, что мы стали друзьями?
Я спустилась вниз и тут совершила вторую ошибку, задержалась в холле. Тут меня мама и отловила – пора было заниматься музыкой.
Вечером, когда мы с Агги готовились ко сну, она спросила:
– Кэлли, а где щетка для волос?
Я сунула щетку ей под нос. Еще через пару минут:
– Кэлли, а ты пемзу не видела?
Я бухнула искомый предмет прямо ей на колени и пять минут мучилась, пока она терла пемзой пятки – жуткий звук.
– Кэлли, куда ты задевала…
– Никуда! Что бы это ни было! Сама ищи, я тебе не прислуга.
Ледяное молчание. Ясно, что ее просто распирает новостями, но обе мы делали вид, что не замечаем друг друга, пока не пришло время задуть лампу. Наконец она сказала:
– Ну ладно. Умеешь хранить тайны?
– Конечно, умею, – обиженно буркнула я. – Я же не ребенок, сама знаешь.
– Поклянешься никому не рассказывать? Подними правую руку и клянись.
Я подняла руку, но ей этого было мало.
– Подожди, где моя Библия?
– Агги, это уже слишком.
Она вытащила Библию из шкафа и заставила меня положить на нее правую руку. Да, похоже, дело серьезное. Если я такую клятву нарушу, попаду прямехонько в ад. Но если меня будут прижигать раскаленным железом и стегать девятихвостой плеткой? Тогда как? Можно? Коленки у меня дрожали. И голос тоже.
– Клянусь никому не рассказывать.
– Никогда, никому и так до скончания века.
– Никогда не рассказывать и так до скончания века. Аминь.
Она чуть-чуть расслабилась и улыбнулась совершенно необыкновенной улыбкой. Да, она же хорошенькая. Трудно заметить, потому что она всегда хмурится и злится, беспокоится и расстраивается.
Мама дала ей саквояж вместо того мешка, с которым она приехала. Агги достала оттуда маленькую шкатулку – ту самую. Велела мне сесть у стола и осторожно протянула шкатулку.
Там оказалась фотография молодого человека лет двадцати, плотно упакованного в костюм и жесткий воротничок. Волосы гладко прилизаны – важное событие, снимается портрет.
– Это он, – прошептала Агги, выражение лица такое же умильное, как у Гарри, когда он ухаживал за своей первой девушкой.
Я внимательно посмотрела на круглое, словно луна, лицо, тощие усики, чуть кривоватые зубы, пробивающуюся бородку.
– Правда прелесть? – выдохнула полная пылких чувств Агги.
Ну… нет. Скорее смахивает на дохлую рыбу. Если честно, он, конечно же, замер, не дыша, пока его фотографируют. Это никого не красит, но все равно он какой-то никакой. Как-то раз дедушка сказал, что у каждого свой вкус. Вот вам живое доказательство.
– А кто он, Агги?
– Ну кто. Лафайет Лампкин, конечно. Мой поклонник. Но никто не знает, и ты никому не говори, – она железной хваткой сжала мое плечо.
– Ой. Больно. Не скажу, я же обещала. А где вы познакомились?
– Он раньше работал бухгалтером у папаши в лавке. Но как-то раз пошел меня провожать, и папаша его уволил на следующий же день под каким-то дурацким предлогом. Но он ничего плохого не делал. Папаша просто хотел от него избавиться.
– Почему?
– Папаша сказал, что он не нашего круга. Может быть, но мне-то что. Лафайет сам в люди выбился, – гордо заявила она. – Выучил бухгалтерское дело на заочных курсах и старался, как мог, пополнить свое образование. Но папаше всего мало, хотя он тоже самоучка. Папаша хочет, чтобы я вышла замуж за кого-нибудь, кто в родстве с богатыми семействами, с Сили или с Моуди. У них денег, как у Креза, но мне на это наплевать.
