Вадимка сорвался с места и побежал ко двору, где стояла его бричка. Ему хотелось спрятать куда-то голову, чтобы не видеть и не слышать. Неужели этих людей расстреляют? А дома на хуторе старики говорили, что пленных расстреливать не полагается. Но скоро за станицей захлопали частые выстрелы, глухо доносившиеся сквозь пургу. Вадимка в страхе закрыл уши озябшими ладонями и горько заплакал. Но никто не услышал его плач, никто не подошел к его бричке. До Вадимки никому не было дела. Долго плакал потрясенный парнишка, но когда на душе немного полегчало, он сказал своим коням:
- Не горюйте... Когда-нибудь вернемся домой... Не всегда же будет такое.
Но тут рыдания снова стали его душить - кони-то стоят голодные, они надеются, что он их накормит!.. Вадимка смахнул слезы и пошел выпрашивать у фронтовиков хоть охапку сена.
События у штаба, однако, не шли с ума, перед глазами появлялся грозный усатый полковник и пленные, понуро стоявшие перед ним.
...На этот раз Вадимке никто не дал сена. На свой двор он пришел совсем грустный, на Гнедого и Резвого старался не глядеть.
Один из обозников сказал:
- Что? Зажурился? Вот то-то и оно!.. На фронте вот дела, видать, совсем хреновые. Придется опять пятки салом смазывать. А ежели догонят?.. Тебе, парень, совсем будет труба. Красные сочтут тебя за добровольца и обязательно башку тебе отвинтят. И коней твоих заберут... Поневоле зажуришься!
...А потом фронт покатился дальше на юг. Вадимка хорошо помнил, как это началось. В тот день было тихо и пасмурно, пурга унялась. Они стояли в станице Хомутовской. Внезапно до них донесся грохот артиллерии красных. Такого грохота Вадимка еще никогда не слыхал. Из всех куреней люди выбежали на улицу. Фугасные снаряды - так их называли казаки - рвались где-то за станицей, но Вадимка хорошо видел, как высоко над землей, ослепительно сверкнув, лопались шрапнели. Все поняли, что выдержать такое уже нельзя. Поднялась суматоха, по тревоге штаб стал грузиться на подводы, Вадимкину бричку завалили офицерским багажом. О сопротивлении уже никто не думал. Последний отступ начался.
...А на Кубань пришла весна, чаще выглядывало солнышко, снег начал быстро таять. Кубанский чернозем превратился в непролазную жижу. Кони брели в ней по колено, еле волоча повозки, увязавшие в грязи. Когда в Екатеринодаре переправились по железнодорожному мосту через Кубань, стало еще труднее. Вся отступавшая армия втиснулась в две узкие линии, железную дорогу и проселок, тесно жавшиеся друг к другу. По полотну железной дороги шли пешие. Люди, выбившись из сил, - а среди них было много тифозных валились в грязь на откос насыпи. Другие шли мимо, стараясь на них не смотреть. По проселку двигались всадники и подводы. Ослабевшие кони падали на дороге, тонули в жидкой грязи. Их бросали или из жалости пристреливали, повозку тоже приходилось бросать. Чем дальше уходили, тем все больше оставалось позади брошенных лошадей и повозок, а на насыпи умерших или умиравших людей. Вадимке было страшно. Чтобы не упали его Гнедой и Резвый, он в станицах во время ночлега старался не только добыть для них корму, но и отдавал им почти весь свой хлеб, который ему иногда выдавали.
- Я уж как-нибудь и без хлеба просижу на бричке. Мне-то что!
Почти после каждого ночлега утром в их обозе не досчитывались нескольких человек - казаки убегали, чтобы сдаться красным. Людей в обозе становилось все меньше. Вадимка сдаваться красным боялся, ему хорошо запомнились слова обозника в Хомутовской, что его сочтут за добровольца, отвинтят ему голову и коней заберут. А если красные догонят и сами возьмут его в плен? Такого Вадимка не допускал - красные по непролазной грязи двигаются ничуть не быстрее, чем отступающие. А вот если доедем до моря, тогда что? Об этом парень старался не думать. Там видно будет!
Не один раз на станицы, где ночевал обоз, нападали банды зеленых. Начиналась несусветная стрельба, густо посвистывали пули, в станице поднималась паника, отступавшие превращались в бегущих. Обоз, где был Вадимка, с возможной быстротой, какую позволяла грязь, старался выскочить из станицы. К счастью, дело ограничивалось только этим, зеленых Вадимка так и не видал. Его по-прежнему заботили не зеленые, а красные, которые будут решать судьбу белых.
Но вот, наконец, добрались они до моря. На окраину Новороссийска втиснулись с трудом. Город оказался забитым людьми, лошадьми и повозками. Гул голосов и конское ржанье напомнили Вадимке Покровскую ярмарку на берегу Донца рядом со станицей Каменской, куда он однажды ездил с дедом. По шоссе из Новороссийска в порт шла сплошная вереница пеших людей. Совсем недавно большинство из них были кавалеристами, а теперь коней пришлось бросить в городе. Для большинства казаков это было настоящее горе: ведь конь не раз спасал их в беде, они были привязаны к нему, как к верному другу. А вот теперь приходилось расставаться. Многие плакали. Казаки не расседлывали коней. Ослабив подпруги и разнуздав коня, они снимали с седла суму со скудным продовольствием. Вот один из казаков, погладив коня по гриве, безнадежно махнув рукой, пошел сгорбившись прочь, натыкаясь на людей. Другой, припав к конской шее, долго стоял, поглаживая своего друга по спине. Вадимка отвернулся.
По их обозу передали приказ - бросать подводы, брать с собой только еду и отправляться на пристань No 5. Бросить Гнедого и Резвого на произвол судьбы? С этим Вадимка не мог примириться. Как же ему быть? Подошел офицер штаба - его багаж лежал на бричке Вадимки. Офицер сказал обозникам:
- Тех, кто дошел до моря, красные будут считать самыми лютыми врагами. Они нас не пощадят... Снимайте чемоданы, надо спешить на пристань. Да прихватите подводчика - он пусть тоже тащит что-нибудь.
"А как же все-таки с конями? - напряженно думал Вадимка. - Кони-то не поены со вчерашнего дня. Пропадут же кони!" - И тут неожиданно к нему пришло решение. Пока снимали чемоданы, Вадимка побежал в дом, около которого они стояли, и спросил:
- А кто у вас тут извозом занимается!
Хозяин нехотя сказал:
- Через два двора живет извозчик.
Парнишка опрометью подбежал к бричке, на которой уже не было чемоданов.
- Я сейчас! - крикнул он и погнал коней ко двору извозчика. Но ему с трудом пришлось пробираться сквозь толпу, запрудившую улицу.
Хозяин этого дома лежал на кровати, укрывшись с головой, - то ли хворал, то ли в этот недобрый час притворился хворым.
- Дядя! - выкрикнул запыхавшийся Вадимка. - Я вам отдаю коней вместе с бричкой. Возьмите, ради Христа!
Удивленный хозяин выглянул из-под одеяла и молча уставился на мальчишку.
- Они только со вчерашнего дня не поеные. Напоите их обязательно... Кони... очень... очень... хорошие! - и Вадимка расплакался.
Он выбежал во двор. Прижался щекой к носу Гнедого, потом Резвого и понял, что уйти от своих друзей он не может. "Останусь с ними, и все!" решил он.
- Куда тебя черт занес? Шалопутный какой-то! - услышал он над собой разъяренный окрик казака. - Хватай чемодан!
Последовал толчок сильной руки. Плохо соображая, Вадимка взвалил чемодан себе на плечо, почувствовал, что ноша для него была чересчур тяжела, пошатываясь пошел следом за казаком. И тут вспомнил, что в бричке остался хлеб. Больше еды у него не было, но вернуться за хлебом он побоялся, старался только не отстать от офицера и казаков. Ему мешали обгонявшие его люди, а скоро в толчее Вадимка и совсем потерял своих спутников из виду.
- Хуторец, да это ты, что ли? - едва расслышал он сквозь стоявший кругом гомон.
Вадимка свалил чемодан на затоптанное грязью шоссе.
Перед ним стояли два его соседа - Василий Алешин и Яков Чугреев. Он с трудом поверил глазам - в такой уйме народу и вдруг соседи! Чугреев был с винтовкой и шашкой, Алешин - без оружия.
- Ты с кем? - спросил Алешин.
- Да вот... Офицер пошел... А я следом.
- Плюнь ты на своего офицера, приставай к нам... Теперь хуторцам надо держаться гуртом, - приказал ему Алешин. - Служба наша кончилась!
- А это чей? - спросил Чугреев, кивнув на чемодан.
- А это офицеров...
- Где ты будешь теперь искать своего офицера? Нехай он идет себе с богом, а его добро нам пригодится, - сказал Чугреев и взял чемодан.
- Держись, Вадим, за нас. Пропадать, так всем вместе, - твердо сказал Алешин.
Так Вадимка попал на эту пристань, на самый край русской земли.
Глава 2
"ВОТ ТАК-ТО!"
Теперь, лежа на ворохе английских шинелей, пахнувших нафталином и гарью, Вадимка старался уверить себя, что его друзьям - Гнедому и Резвому - будет хорошо. И это успокаивало. Происходящее в порту все больше и больше доходило до его сознания. Плотная громада людей, освещенных ослепительно мигавшим пожаром, напомнила Вадимке большую картину "Страшный суд", которую он видел в притворе их хуторской церкви. Богомаз изобразил на ней вот такое же множество людей. Кругом люди... люди... люди. Небольшая их кучка, во всем белом, шла в рай, остальные, в темных одеяниях, всем скопом шли в ад. А он - ад - находился тут же рядом. Из огромной расселины в земле вырывался огонь. Он ярко освещал шедших туда грешников, как освещают сейчас отблески пожара всю эту сгрудившуюся на пристани темную толпу. Правда, люди эти никуда не идут: им некуда идти земля здесь кончалась, начиналась вода, а по воде пешком не пойдешь. Набросав на грязные причалы груды английского добра, они расселись большими и малыми кучками и пьянствовали. Ящики с водкой стояли тут же...
