Холодно было на вершине.
С заставы бойцы выходили в полушубках, но, пройдя три тысячи ступенек, полушубки снимали и прятали в расселину — с каждым шагом становилось теплей.
Пока они хлопотали на продовольственной базе, Елец лежал на тёплых камнях и сонно хлебал борщ из алюминиевой миски. К полудню Кошкин оканчивал свои дела.
— Ну, — говорил он, подмигивая Ельцу, — теперь бы окрошечки погонять.
Как-то они возвращались на заставу и тащили на себе большие мешки, а Кошкин нёс ещё и бидон с молоком.
Бидон сверкал, и издалека казалось — три горбуна ползут по лестнице в облака и несут с собою зеркало.
Издали на пограничников смотрел человек.
А они обливались потом и старались не считать про себя ступеньки. Но ступеньки считались сами собой: сто одна, сто две, сто три, сто четыре…
У тысячной ступеньки Кошкин поставил бидон, достал из расселины полушубок и вытряхнул ящериц, которые грелись в рукавах.
— Катитесь! — сказал он ящерицам.
С вершины дунул ветер, поднял со ступенек горсть гранитной пыли. Елец зарычал.
К запаху ветра, пришедшего с вершины, подмешался запах человека.
— Чужой, — сказал Кошкин.
— Да нет, это Елец так волнуется, от старости.
«Неужто заметили?» — подумал человек, укрывшийся в камнях, и поднял пистолет.
— Чужой! — повторил Кошкин.
И тут же белый сноп ударил его в лицо. Пуля пробила бидон — молочная струя хлестнула по ступенькам.
Нарушителю показалось, что выстрел сшиб всех трёх пограничников. Только пёс крутился на ступенях. А они отползли со ступенек и повисли над обрывом. Мешки заслонили их.
Нарушитель ещё раз выстрелил в Ельца, и пуля — надо же! — снова ударила в бидон. Он прыгнул от удара и со звоном покатился вниз, разбрызгивая остатки молока.
Бидон сорвался в пропасть, и ветер подхватил его, засвистел в дырках от пуль. Бидон падал в пропасть, словно огромный сверкающий свисток.
Кошкин увидел человека, прижавшегося к камню, и выстрелил. Пуля попала в камень — осколки резанули нарушителя по щеке. Он побежал.
Кошкин ещё раз выстрелил — нарушитель оступился и сорвался в пропасть, где прыгал ещё и бился на дне измятый простреленный бидон.
Как-то сержант Кошкин увидел во дворе продовольственной базы ушастого ишака.
— Это ещё что? — спросил он.
— Ишак, — ответили солдаты с продовольственной базы, — мы на нём продукты возим.
— Дела! — сказал Кошкин. — А как его зовут?
— А никак. Ишак, и всё.
— Вот что, ребята, отдайте его мне.
— Ну нет, — сказали солдаты, — это наш ишак, а не твой.
— Ладно вам, — уговаривал их Кошкин и объяснял, как трудно таскать на гору продукты.
Пока сержант разговаривал с солдатами, Елец подошёл к ишаку и ткнул его носом в бок. Ишак качнул головой.
— Да не пойдёт он по ступенькам, — говорили солдаты с продовольственной базы, — этот ишак привык ходить по ровному месту.
— Моя будет забота, — ответил Кошкин.
Он привязал на спину ишаку мешки с продуктами и бидон. Потом хлопнул его ладонью и сказал: «Валяй!»
Ишак потихоньку пошёл, покачивая головой.
У скалы, где начинались ступеньки, ишак остановился.
— Так и есть, — говорили солдаты с продовольственной базы (они глядели снизу в бинокль), — этот ишак привык ходить по ровному месту.
— Давай, давай, — подталкивал ишака Кошкин, — валяй!
Ишак не хотел идти наверх. Не то чтобы он упирался или брыкался, а просто стоял, и всё.
— Ишак-то наш, — сказал Кошкин, — видно, глуповат.
Тогда Елец подошёл к ишаку и ткнул его носом.
То ли нос был у Ельца холодный, то ли, наоборот, тёплый — только ишак качнул головой и пошёл по ступенькам.
«Да что он? Укусил его, что ли?» — думали солдаты с продовольственной базы.
Ишак медленно поднимался в гору, ступенька за ступенькой. Елец бежал рядом и поглядывал, как бы ишак не свалился в пропасть. Так они и добрались до заставы: впереди ишак, за ним Елец, а следом, налегке, Кошкин.
Прошла неделя, другая, и Кошкин перестал спускаться вниз.
Он навьючивал на ишака порожние мешки, хлопал его ладонью и говорил: «Валяй!» Ишак спускался по ступенькам, а следом бежал Елец. На базе солдаты нагружали ишака, тоже хлопали его по спине и тоже говорили: «Валяй!» Ишак отправлялся обратно.
Издали странно было видеть, как поднимается по ступеням в облака маленький ушастый ишак, тащит на себе мешки и бидон, сверкающий, как зеркало, а следом бежит старый пёс Елец.
Высоко в горах — пограничная застава.
Там совсем не растут деревья. Даже ни одного кустика нигде не видно всё серые скалы и красные камни.
Круглый год над заставой дует ветер.
Летом он несёт мелкие камешки и пыль, весной и осенью — пыль, смешанную с дождём и снегом, а зимой — снег, снег, снег…
В тот год зима пришла рано. Горный тугой ветер наметал огромные сугробы, разрушал их и взамен выдувал новые, ещё более огромные и причудливые.
Начальником заставы был лейтенант по фамилии Генералов.
— С такой фамилией быть тебе генералом, — говорили ему друзья.
А лейтенант Генералов отвечал:
— Мне и так неплохо.
Рано утром 31 декабря, то есть под самый Новый год, лейтенант вышел на крыльцо и удивился: тихо вокруг и даже солнце светит. Он уже хотел закурить, как вдруг увидел на склоне горы какую-то штуку.
«Это ещё что? — подумал лейтенант. — Неужто козырёк?»
На склоне горы, над обрывом, висел большой тяжёлый сугроб, нахлобученный ветром на камни.
В горах ветер выделывает со снегом всякие чудеса. Вот он смёл его на край обрыва — и получился сугроб-козырёк. Висит он в воздухе, и, на чём держится, непонятно. А сорваться может в любую минуту.
Было очень солнечно, и козырёк светился оранжевым и красным. Под ним лежала ясная изумрудная тень, и в тени этой медленно двигались кривые солнечные зайчики.
Самый край козырька был зазубренный, будто хребет какого-то древнего зверя. Он припал к скале, прижался к камню холодным радужным телом — вот прыгнет вниз и накроет человека широким крылом.
— Да, — сказал старшина Кошкин, подходя к лейтенанту, — противная штуковина.
Они ещё поглядели на козырёк и решили его разрушить.
— А то ведь что может быть, — сказал старшина, — снегу поднавалит, рухнет козырёк и, того гляди, кого-нибудь из наших ребят зацепит.
Лейтенант и старшина надели лыжи и пошли в гору.
Такие козырьки часто обваливаются от громкого звука, поэтому, когда они подошли совсем близко, лейтенант хотел стрельнуть.
— Погодите, — сказал старшина, — чего зря патрон тратить.
Он набрал полную грудь воздуха и вдруг крикнул:
— Полундра-а!
Никакого толку — козырёк не дрогнул.
— П-р-ропади ты пропадом! — крикнул старшина.
Козырёк опять не дрогнул. Тогда лейтенант достал пистолет и выстрелил. От выстрела зазвенело в ушах и что-то где-то ухнуло в ущелье, но козырёк так и не шелохнулся.
— Не созрел, — сказал старшина, когда они шли обратно на заставу.
Солнце быстро пробежало по небу, и день кончился.
А вечером поднялся буран.
Ветер выл, разбрасывал снежинки, крепкие, как пули.
На заставе устроили новогодний ужин. Солдаты пили компот из кружек, потому что вина им нельзя — граница за горами. А горы — вот они. Поиграв на баяне и поглядев новогоднюю ёлку, солдаты легли спать. А лейтенант Генералов подозвал старшину и сказал:
— Тревожит меня этот проклятый козырёк. Как бы не рухнул.
— Буранище крепкий, — ответил старшина, — но будем надеяться, всё обойдётся.
Ветер ещё усилился, всё больше наметал снегу.
Козырёк вырос, распух и уже еле держался над обрывом. Вот он медленно наклонился — кррр! — что-то скрипнуло у него внутри. Он прополз немного и вдруг рухнул с горы.
Страшная снежная волна помчалась вниз, сметая и расшибая сугробы.
Лейтенант Генералов хотел лечь спать, когда услышал какой-то шум. Вот стена дрогнула перед его глазами. Дёрнулся пол. Он кинулся к двери, но дверь сама вылетела ему навстречу. В грудь ударило чёрной волной. И эта чёрная волна — был снег.
Лавина рухнула на заставу. Снег вышиб окна, ворвался в комнату, где спали солдаты, и забил её до потолка. Новая волна сшибла дом с места, опрокинула набок и совсем завалила его.
Лейтенант Генералов пробовал шевельнуться и не мог. Его сдавило так плотно, будто не снегом, а студёной жёсткой землёй. Он забился в снегу, расталкивая его локтями, но холодная тяжесть давила на плечи, и не было сил с ней справиться.
«Ну, всё, — подумал лейтенант, — не выберусь…»
Он задыхался. Широко раскрыв рот, он пытался вздохнуть и втягивал в себя снежную труху. Она таяла на губах, на щеках. Он ударил в снег кулаком, и рука его встретила пустоту — окно, выбитое снежной волной.
