месте. А птички нет. Значит, улетела. Значит, опоздали.
Но вдруг по лестнице топ-топоток.
— Ага, кто-то есть!
Дверь отпирается. Выходит на крылечко Полина Александровна, офицерская жена, Колькина злая мать. Смотрит на солдат, на матроса. Не узнает Колю.
Ну, еще бы! Где ей узнать! Он вон какой вымахал!
И к тому же она давно решила, что Коля погиб. Она даже говорила тете: «Туда ему и дорога! Сам убежал!»
А Коля, конечно, узнал ее. Ведь она все такая же. Но он смотрит на нее, как на чужую. Сердито смотрит.
Это правильно! На что ему такую мать?
Она спрашивает:
— Что вам угодно? И зачем ломать двери?
Вотинцев отвечает:
— Надо открывать быстрее! Тогда ломать не будут!
И еще говорит:
— Нам бы к их благородию!.. На пять минут!.. Больше не задержим!..
Она говорит:
— Мужа нет дома!
— А где же они?
— Сама не знаю!.. Уехал… Бросил!..
Сказала так и заплакала — пустила слезу. И стала вытираться тоненьким платочком.
— Давно бросил?
— Уже неделю одна-одинешенька!..
Тут матрос отодвинул Полину Александровну в сторонку — откинул, как пушинку, и вверх — по лестнице. И все за ним. И Мишка за ними.
Смотрят. В этой комнате нет. И в других нет. И на балконе тоже нет.
— Удрал живоглот, — сказал Вотинцев.
— Недоглядели! — сказал матрос.
— Опоздали! — сказал Коля.
— Недоглядели! — повторил матрос. А сам ширк-ширк глазами во все стороны. И доглядел.
Вдруг спрашивает Полину Александровну:
— Мадам, вы часто моете посуду?
— Мою? — растерялась от неожиданного вопроса Полина Александровна. — Каждый день мою. — И не может понять, почему ее спрашивают об этом.
И Вотинцев не понимает. И Коля не понимает. И Мишка удивляется.
А матрос заулыбался. Зубы белые-белые, ровные-ровные, полон рот зубов. И спрашивает снова:
— Мадам! А когда вы брились последний раз?
Она говорит:
— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете?..
Она какая-то напуганная, встревоженная и печальная. Мишке даже как-то жаль ее.
Матрос говорит:
— А я понимаю! Я вот о чем спрашиваю!
И вытаскивает из-под шкафа круглый подносик. А на подносике немытая бритва. И в чашечке мыльная пена. И тут же смятые мокрые бумажки, все в этой пене и в волосах.
— Ах, — Говорит Полина Александровна. — Это муж последний раз брился… Давно уже — неделю назад… Такая неряха он у меня: ни за что сам не вымоет, а все куда-нибудь задвинет…
— Неделю назад?
— Неделю!
— Вот какая короткая эта неделя: мыльная пена за неделю не высохла!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
19
⠀⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
„Ты, малец, — молодец"
⠀⠀ ⠀⠀
Мишка увидел немытую бритву и сразу все понял. И перестал жалеть живоглотиху.
— Дяденька! — Закричал он матросу. — Дяденька! — закричал он Ивану Сидоровичу. И стал объяснять им обоим:
— Я ведь его видел. Он прошел мимо меня. Вот только что прошел, когда я нес доски. Он теперь в шубе, в шапке. Он теперь без усов.
— Что ты, Миша? Что ты, фантазер? — закричала живоглотиха. — Во сне увидел? Георгий Аммосович уехал в шинели!
Выходит, что Мишка врет. Ему стало неудобно, а доказать нечем.
Вотинцев посмотрел на матроса, матрос на Вотинцева.
— Ищи! — сказал матрос.
Обыскали всю квартиру. Все есть. Всякой еды — на год! Маевского нет, и шинели его нет. И ничего подозрительного тоже нет.
Впору уходить. И вдруг Мишка вспомнил:
— У них еще подловка. У нас верхние квартиры с подловкой.
Тогда Коля тоже вспомнил и подтвердил:
— Ага, у нас — подволока, чердак!
И вышло, что он проговорился, сказал «у нас». И он сразу покраснел и замолчал. Но никто почему-то не заметил, что он проговорился.
Пошли на подволоку. И вот она — шинель! И вот они — сапоги! Значит, Мишка не соврал. Значит, Маевский и вправду убежал переодетый!
— Ты, малец, — молодец! — сказал матрос и погладил Мишку по голове.
И еще нашли наган и две винтовки.
Тут Вотинцев снова пошептался с матросом.
Матрос сказал:
— Веди! Надо выяснить!
Вывели Полину Александровну, разрешили ей запереть дверь И сразу матрос взял у нее ключик:
— Мадам, спокойно! Ключик я похраню. Если вернетесь — сразу же ко мне. И тогда — вот он, ключик.
И ушли… А Коля остался. Теперь он открылся, что он — Коля: подошел к Мишке, поздоровался, большой, кудрявый, красивый, и сказал:
— Привет! Я скоро зайду!
И тоже ушел.
Теперь Мишка один на один с матросом.
— Дяденька! Вы будете у нас жить?
Матрос внимательно посмотрел на Мишку:
— Тебя как звать-величать?
— Мишка!
— Мишка? Значит, Михаил? Ничего имечко! Но у меня лучше — Ардальон! Так меня и зови. Ты, малец, — молодец. Будем друзьями.
— А что вы будете делать?
— Буду вас кормить.
— Ну-у, — протянул Мишка. — А я думал, что вы будете сражаться с буржуями…
— Дурак, — сказал Ардальон. — Как же ты будешь сражаться без пищи? Боец должен быть сытым. И работник должен быть сытым… У тебя мать что делает?
— Работает.
— Где?
— В типографии.
— Ее буду кормить. Дам карточку.
— А тетю?
— Какую тетю?
— Хозяйку. Которая сдает комнаты.
— А чего она делает?
— Комнаты сдает.
— Это не работа — комнаты сдавать!
— Не будете ее кормить?
— Не буду!
— А офицершу?
— А чего она делает?
— Ничего не делает. Она — богатая.
— Не буду! Не трудящийся да не ест!
— А меня?
— Ты — малец-молодец! Тебя буду! И на этом точка: надо идти.
Сейчас Мишка остался один, и это хорошо: ему надо подумать!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Мишка пришел в свою комнату, сел.
Как хорошо, как радостно было переезжать сюда из подвала. Тут и стулья! И стол! И кровать, чтобы мама не спала больше на полу! И в углу — бог: большая икона!
— Все — как у людей!
И вдруг оказывается, что икона-то ни к чему! «Бога нет», — сказал Ардальон.
Может, и вправду нет?
Вот все говорили: царь! царь! И пели: «Боже, царя храни». А вот не стало царя и… хоть бы что!
Может, и про бога зря говорят? Может, и молятся зря?
Ардальон сказал, что бога нет, и снял икону. Снял? Снял!
Ну и Мишка сейчас снимет!
И тотчас же Мишка взгромоздил стул на стол и полез в угол. Батюшки, пыли-то сколько!
А бог, если посмотреть на него близко, просто нестриженый старик: волосы долгие, как у девчонки. И вокруг головы
