у него — кружочек вроде шляпки, как у Колькиной матери.
Снял старика. «Сказано — сделано!»
Но куда его теперь?
Он — тетин.
Надо бы вызвать тетю и сказать, как Ардальон:
— Ну-ка, хозяюшка! Уберите эту картинку! Она мне не нравится!
Но попробуй-ка скажи так… Тетя обязательно раскричится, станет доказывать, что бог есть и что он теперь не помилует маму… Или еще хуже — возьмет и выгонит с квартиры!..
Правда, при советской власти, может быть, уже нельзя выгонять с квартиры? Ардальон не даст выгнать!
Но вдруг все-таки можно? Тогда все пропало! Придется уехать и от Сережки, и от Тоськи, и от Яиочки. Придется уехать и от матроса Ардальона!
Да еще вдруг засунут обратно в подвал! А Мишке вовсе не хочется обратно в подвал!
Да… Надо от тети скрыть!
Но куда же тогда деть эту картинку — этого старика в шляпке?
Засунем-ка его под комод да как можно подальше — к самой стенке!
Вот теперь все как надо: у Ардальона бога нет и у Мишки бога нет!
Мишка решил, что снимет икону, и снял. «Сказано — сделано!»
Не сходить ли теперь на улицу — посмотреть, что и как?
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Лампочка мигнула и погасла
⠀⠀ ⠀⠀
Мишка вернулся домой, когда уже стемнело. Идет по коридору, заглянул к Ардальону.
Ардальон сидит и что-то пишет, шевелит губами. А над ним горит-светится электрическая лампочка. Зажглась все-таки!
Вот лампа так лампа! Заправлять не надо, чистить не надо, зажигать спичкой не надо! В ней завита ниточка, эта ниточка почему-то раскаливается и светится.
Как раньше у губернатора!
Ардальон сидит и пишет. Голова у него почему-то бритая. А сам он — большой, могучий! Ручищи-то какие! Если закроет ладонью Мишкино лицо, так ничего не высунется!
Но вдруг лампочка мигнула, еще раз мигнула и… погасла.
Значит, опять вредят на электростанции — не дают света большевикам.
Пришлось Ардальону дописывать при свечке. Свечка тоненькая, в точности как в церкви. Откуда он достал такую?
Когда лампочка мигнула и погасла, у Мишки на душе стало как-то тревожно.
Что же это Ардальон? Такой большой, могучий, а не может добиться, чтобы лампочка горела и не гасла?
И вдруг Мишку словно укололо: а что, если Ардальон ошибся? Что, если бог есть?
Везде тихо-тихо. Только на кухне у тети стучит маятник. Но еще громче стучит Мишкино сердце. Стучит, потому что страшно! Ой, как страшно!
Что это Мишка наделал? Зачем снял икону? Зачем поверил, что бога нет?
Как же нет, когда все молятся, у всех иконы!
Зачем только Ардальон приехал? Кабы не приехал, Мишка и не подумал бы, что бога нет.
А теперь вот как страшно!
На правом боку страшно — виден угол, где висела икона.
И на левом боку страшно: рядом комод, а она теперь под ним.
И на спине страшно. Ведь на спине, значит, глазами вверх. А бог-то где-то вверху.
И только на груди чуточку полегче: воткнуться в подушку и ничего не видеть!
А еще того легче, если закрыться одеялом наглухо. Под одеялом почти вовсе не страшно, оно как-то спасает. Может, еще удастся пожить и дождаться маму?
Только бы во сне не высунуться наружу!
Под одеялом было душно и жарко. Но перемучившийся Мишка спал, как убитый.
Он не слышал, как за стенкой глухо кашлял Ардальон, как пришла мама, как утром все встали, заходили, заговорили, как мама ушла снова. Мишка проснулся, когда в комнате было уже совсем светло.
— Что вчера случилось? — стал вспоминать он.
Машинально взглянул вверх — в угол, увидел пустое место. Сначала вспомнил, пыли-то там сколько, а потом вспомнил и самое главное:
— А ведь бога-то нет!
Бога нет. И никто еще не знает об этом. Знают только Мишка да Ардальон.
Все еще молятся, крестятся, зажигают лампадки, ходят в церковь, пугают друг друга богом… И все напрасно! Все зря!
И Мишка зря боялся ночью. Чего бояться-то, раз ничего нет!
И как интересно получается: царя нет, и бога нет!
Мишка стал одеваться. Вспомнил, что крестик еще на нем. Снял крестик и туда же — под комод.
Нет бога! Навсегда ясно, что нет!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Ардальон и Гэля
⠀⠀ ⠀⠀
День прошел, другой прошел, а телефонистки все не работают, не соединяют большевиков.
Оказывается, буржуи заплатили им за месяц вперед и сказали: через месяц большевиков не будет, а пока отдыхайте!
Они так и сделали: сидят дома, как барыни, а на работу не выходят.
А без телефона очень трудно. Сережка с ног сбился — бегает по городу от одного большевика к другому, передает, что надо.
Тогда послали на телефонную станцию матросов, Ардальоновых друзей, среди них есть такие, которые понимают в телефонах. Но их очень мало, и они нужны в другом месте.
Тут как раз подошла Гэля.
Она пришла к Ардальону за карточкой. Есть-то надо!
Он все у нее выспросил: где у нее отец работает, чем она зарабатывает.
Она сказала:
— Стираю.
А он говорит ей:
— Стирать может каждый! Я сам стираю. И лучше тебя стираю, вперед говорю. Но ты — девка грамотная, глаза у тебя пронзительные! Шла бы работать! Ты ведь не барыня, так почему не работаешь с большевиками? Почему?
— Так нету работы! Два года ищу, а все нету!
— Эх, — удивился Ардальон. — Как это нету? Работы — море, бушующий океан. Тебе просто неохота! Вот я пошлю тебя на телефонную станцию, так ведь не пойдешь? Откажешься?
— А вот и пойду! — сказала Гэля.
— Не пойдешь! Скажешь, что не умею!
— А вот и пойду!
— Не пойдешь! Там теперь матросы, а ты — барышня. Скажешь, что тебе неудобно с матросами.
— А вот и пойду!
— А как будешь ходить домой по ночам? Испугаешься? Провожатых запросишь?
— Не запрошу! Сама найду! — говорит Гэля и смеется. И даже стала переступать с ноги на ногу, как будто пританцовывает. Вот как приятно найти работу.
— А тебя будут ругать! Скажут, что дура: на большевиков работаешь! Небось испугаешься, отдашь концы?
— Не отдам! — громко сказала Гэля. Значит, поклялась, что не убежит.
— Ну, иди! Найдешь там товарища Дрелевского, в желтой куртке, скажешь ему, что я послал!
И она пошла. И еще какие-то пошли. И матросы учат их там.
Теперь Ардальон сидит, пишет или выдает карточки, вдруг дзень-дзень-дзепь: зазвонил телефон.
Ардальон подмигнет Мишке, важно снимет трубку и начинает:
— Алло!
