- А кого же это - под их ноги?
- На данном этапе японцев, а если не изъявят покорности другие нации, то и их.
- И греков тоже? - вытаращил глаза Дука.
- А что ж такое - греки?
- Слышали, патер Анастасэ? - взвизгнул Дука. - Греков под ноги! Вот так фунт изюму!
Патер опять показал нашему батюшке фигу. Батюшка озлился и стал кричать, что вся Греция у него на ладошке поместится и что наш царь, если захочет, спрячет греческого царя у себя в жилетном кармане.
Они долго ругались, но потом помирились и опять стали обсуждать предсказания. Дука сказал, что хватит цеплять к каждой плитке шоколада священное писание, надо прицепить что-нибудь из оперетты. Патер же гудел, что надо брать предсказания из "Илиады", например: "Верь и дерзай возвести на оракул, какой бы он ни был", или: "Будет некогда день, и погибнет священная Троя".
Против "оракула"'наш батюшка ничего не возразил, а "Трои" испугался. Он замахал руками:
- Что вы, что вы! Всякие могут быть толкования в наше смутное время. Еще кто-нибудь подумает, что под Троей подразумевается Российская империя с государем-самодержцем во главе. Нельзя!
Дука сказал, что те, кто так могут подумать, шоколада не едят, а едят житный хлеб с квасом, но батюшка настоял на своем.
Вдруг в комнату вбежал Дамиан. Лицо монаха блестело от пота.
- Тесто сбезало!.. - крикнул он задыхаясь.
Дука, Анастаса и наш батюшка бросились вон из комнаты. За ними, страшно топая толстыми, как у слона, ногами, побежал и Дамиан. Впопыхах патер не только не запер дверь, но даже не прикрыл ее. За время моей жизни в монастыре это был первый случай, когда комната патера осталась открытой. Меня будто ветром сдуло с чердачной кельи. На лестнице в нос ударил дух горелого сахара. Но мне было не до сахара. Я вскочил в бархатную комнату и принялся колотить по стенам. Я ужасно волновался, иногда даже не различал, что было стуком в висках, а что стуком молотка. И вдруг ясно услышал, как под молотком отозвалось что-то глухо и гулко.
"Нашел!" - крикнул я и весь сжался, испугавшись своего же голоса. Но сейчас же овладел собой и опять стукнул. И опять услышал тот же глухой и гулкий звук.
Хоть я весь дрожал, но, выбегая, все же заметил, что в двери торчит ключ. И скорее безотчетно, чем с умыслом, выхватил его и сунул в карман.
В коридоре горелым сахаром пахло еще сильней.
Дверь в кухню была распахнута, и оттуда в темный коридор падал туманный свет. Когда я подбежал ближе, то понял, что таким он казался от дыма. А в самой кухне чад стоял такой густой, что видны были только бегающие фигуры. Какая из них батюшка, какая патер или Дука, рассмотреть было невозможно. На плите, сплошь во всю ее длину, что-то с шипением и треском горело синим огнем.
Фигуры суетились, наталкивались одна на другую и ругались. Слышно было, как батюшка кричал: "Пожарную!", а Дука ему отвечал: "Вы с ума спятили? Узнают - нам крышка! Воды!" В кельях захлопали двери, и отовсюду стали сбегаться люди. Они были в белых рубахах и кальсонах, и я только по патлам узнавал, что это монахи. Огонь потушили, но все, на кого я в этой кутерьме натыкался, стали мокрыми и липкими, наверно, от шоколадного теста.
Я вернулся в чердачную келью несказанно счастливый и уже совсем засыпал, когда услышал внизу шум и какое-то шлепанье. С трудом я заставил себя подняться и заглянуть в щелочку. Но то, что я увидел, сразу согнало с меня сон: посредине комнаты стоял на коленях огромный Дамиан, а патер Анастасэ таскал его за волосы, бил по толстым розовым щекам и злобно кричал:
- Катэргарис!.. Катэргарис!.. Катэргарис!.. *
НЕ ЗДЕСЬ ЛИ СОКРОВИЩА ПИРАТА?
Все смешалось в моем сне, и все было черное: черным огнем горел какой-то каменный дом, и из его окон валил черный дым; черный бык с патлатой головой патера Анастасэ бил ногами о землю, и из-под ног его во все стороны летели куски черного угля; я в страхе бежал по улице, а на улице буря ломала акации, и на них трепетали черные гроздья. Я не знал, от кого убегаю, я только слышал позади топот ног. И оттого, что я не видел, кто гонится за мной, мне делалось еще страшнее. Топот все ближе, и вот уж кто-то схватил меня сзади каменной рукой за плечо. В ужасе я замычал и проснулся. Надо мной склонился Дамиан. Пухлой, совсем не каменной, рукой монах тихонько тряс меня за плечо.
- Зачем крицись? Вставай, мальцик. Надо скоро одевать. - Он показал на белый хитон и золотистый парик, лежавшие на кровати Нифонта. Щеки Дамиана были в синих пятнах.
- Дамиан, - спросил я, - почему у тебя лицо в синяках?
Он провел рукой по щеке и покачал своей огромной головой.
- Это менэ бог наказал, бог!..
- Неправда! - горячо воскликнул я. - Не бог, а патер Анастасэ. За то, что у тебя шоколадное тесто сбежало. Зачем ты позволяешь себя бить? Ты ж сильней его. Дай ему лапой по башке!..
Дамиан в ужасе попятился от меня:
* Подлец (греческ.).
- Сто ти, сто ти!.. Он перевс!.. *
Пока я одевался, Дамиан все время бормотал, что его наказал бог: из-за него, Дамиана, чуть не сгорел весь монастырь, из-за него ряса Анастаса стала липкой, как пластырь, из-за него перевс затерял где-то ключ от комнаты, и монахи с ног сбились, ищут этот ключ. Вот что он, несчастный Дамиан, наделал и вот за что его наказал бог.
- Что ж будет, если ключ не найдется? - осторожно спросил я.
- А!.. - Дамиан махнул рукой. - Нисиво не будет! Адельфос Мефодий узе делает новый. Адельфос Мефодий усо умеет делать: и рясу, и клюц.
Когда Дамиан привел меня в алтарь, вся церковь была уже битком набита. Я смотрел, как Анастаса крестится, читает нараспев молитвы, благословляет молящихся, и мне казалось, что на свете есть два Анастаса - один этот, добрый и благостный, а другой тот, который бил Дамиана, жестокий и ненавидящий.
- Иди! - приказал мне патер.
Как только я появился перед алтарем, по всей церкви пронесся шепот, будто зашелестели под ветром деревья.
Я опять запел. Глаза мои были подняты кверху, людей я почти не видел, но по шуму и глухому стуку я догадался, что все опять опустились на колени. Мне это все надоело, и я думал только о том, как поскорее кончить молитву.
Вдруг я заметил, что около меня в воздухе что-то мелькнуло.
Невольно я опустил глаза. У ног моих лежала большая белая роза.
"Кто же ее бросил?" - подумал я, и в тот же момент глаза мои встретились с яркими карими глазами, которые смотрели на меня с любопытством и удивлением. Голос мой оборвался: я узнал глаза Дэзи.
Она стояла на коленях в белом платье, и любой ангел был бы в сравнении с ней просто уродцем. Когда я немного пришел в себя, то заметил, что рядом с Дэзи стояла на коленях ее мама, мадам Прохорова, та самая хорошенькая дамочка с усиками, к которой мы с братом Витей когда-то ходили за книжками Поль де Кока для наших босяков.
Монахи на клиросе уже третий раз пропели "пантон ке аортон", слова, которые застряли у меня в горле, а я все еще не мог оторвать взгляд от Дэзи. А когда опять
* Священник (греческ.).
запел, то голос у меня так задрожал, что все от умиления закрестились. Я пел, но на Дэзи уже не смотрел: я боялся, что если опять увижу ее, то и совсем лишусь голоса. Кое-как я дотянул до конца и не ушел, а прямо-таки убежал, так что слово "аминь" пропел уже на ходу. Мне бы выскочить в монастырский двор, а я заглянул в алтарь и там стал смотреть в щелочку на Дэзи. Все уже поднялись с колен. Дэзи, плутовато улыбаясь, тянулась к уху мадам Прохоровой, наверно, хотела ей что-то сказать смешное, а мадам Прохорова хмурилась и отстраняла все: в церкви ведь разговаривать не полагалось. Сзади ко мне подошел патер Анастасэ, взял за ухо и три раза дернул.
- Не спеси, не спеси, не спеси!.. - сказал он, сдвинув свои и без того сросшиеся брови.
Хорошо, что Дэзи не видела, а то бы я провалился от стыда. Я обозлился, показал патеру кулак и убежал.
Монастырь был совсем пустой: Анастасэ, Дамиан, монахи все были в церкви. Я переоделся, взвалил на плечо тяжелый молоток, которым Нифонт разбивал в сарае глыбы угля, и пробрался к комнате Анастасэ. Ноги у меня подгибались и, как и в прошлый раз, в висках ужасно стучало, но я решил не отступать, что бы ни случилось. Я долго не мог нащупать в кармане ключ, а когда наконец вытащил его, то с трудом вставил в замочную скважину - так у меня дрожали руки.
Больше всего я боялся, что Мефодий переделал замок и к нему старый ключ не подойдет. Но ключ повернулся легко.
Дверь открылась. Подняв над головой молот, я ринулся прямо к тому месту, где раздавался вчера гулкий звук.
Еще секунда - и я хватил бы изо всех сил молотком по стене.
Только в самый последний момент сообразил, что сперва надо оттянуть синюю бархатную материю. Я опустил на пол молот и ухватился за край полотнища, который еле приметно отходил от стены. Полотнище отошло, и я с удивлением увидел стену не каменную, а деревянную, полированную, с круглой маленькой кнопочкой.
Едва я к этой кнопочке прикоснулся, как стена раздвинулась.
