Дука сидел верхом на стуле, а тут вскочил и закричал:
- Как, опять Дука? Все только и знают, что объегоривают бедного Дуку. Мой умный папочка вложил половину своих капиталов в акции металлургического завода, и теперь странно боится, что рабочие не сегодня-завтра забастуют. Кто в убытке? Дука. Ему все меньше попадает от папы золотых кругляшек. А вот еще новость: сегодня я не досчитался в вашей кладовой целых четырех штук лилового лионского шелка. Вы не скажете, дорогой патер Анастасэ, как они перекочевали в мануфактурную лавку вашего друга-купца Сидорова? Опять Дука в убытке. Так я еще должен платить за дурака Дамиана? Черта с два!
Теперь вскочил Анастасэ и замахал черными широкими рукавами.
Все трое кричали и ругались одновременно.
Я прикрыл щелку и лег спать. На душе у меня был праздник, а почему, я и сам не знал. Может, потому, что завтра я выполню поручение Илькиного отца и навсегда уйду из монастыря. Как он мне опротивел! Или потому, что вот-вот сбросят царя? Тогда и Петр вернется, и пан Сигизмунд, и Алексей Васильевич. А еще, может быть, потому, что под подушкой у меня лежит Дэзина белая роза и я все время чувствую ее запах.
Утром я проснулся до восхода солнца. На этот раз Дамиан, кроме белого хитона, принес еще веточку с темно-зелеными листочками и мелкими белыми цветочками.
Дерево это, сказал он, привезли на пароходе из Греции.
Называется оно - мирта. Патер будет сегодня говорить проповедь и призывать всех - и богатых, и бедных, и греков, и русских - жить в мире и подчиняться воле бога и его помазанников - царей, а я, когда буду петь, должен держать эту веточку перед собой. Я выслушал Дамиана со смиренным видом, потом переоделся в белый хитон, натянул парик, взял ветку в руки и через пустой монастырский двор пошел в церковь. Я шел и думал, как бы их всех обставить.
В алтаре Анастасэ поманил меня пальцем и сказал, что сегодня после обедни даст мне много шоколада, но если я буду спешить и петь без усердия, то оторвет мне "уси", а шоколада совсем не даст.
Время шло, а я все еще не мог ничего придумать.
Патер сделал мне знак выходить и предостерегающе погрозил пальцем.
И вот я опять перед молящимися, которые заполнили всю церковь. Я вижу толпу бородатых, усатых и бритых людей, черную группу монахов на клиросе, святых угодников, написанных яркими красками на стенах, мерцание сотен восковых свечей, но все это уголками глаз, как в тумане, по-настоящему же я вижу только одну Дэзи: она и сегодня стоит прямо передо мной, на прежнем месте, и смотрит на меня с удивлением, любопытством и радостью.
Анастасэ шипит мне что-то из алтаря, Дамиан уже какой раз взмахивает рукой, но все греческие слова из "Символа" от "пистево" до "амин" из моей головы кудато вылетели, а взамен их звенит и звенит веселая песенка. И, не помня себя, я бросил ветку мирты к ногам Дэзи, хлопнул в ладоши и радостно на всю церковь запел:
Пезо ке гело,
Сена поли агапо!
То, что произошло вслед за тем, невозможно описать: сначала в церкви все окаменели, потом задвигались, загалдели, зашумели, замахали руками. В одном месте ругались, в другом смеялись, одни кричали: "На фигис апр эдо!" ("Вон отсюда!"), в другом: "Пьяс тон!" ("Держи его!"). Но и это все доносилось ко мне будто издалека: видел я только Дэзи. Она подняла ветку и, лукаво улыбаясь, нюхала ее беленькие цветочки.
Придя в себя, я бросился вон из церкви. И вдруг почувствовал, что меня схватили чьи-то железные руки.
"Пропал!" - подумал я и в страхе закрыл глаза.
- Орео! Кала! - услышал я и удивленно посмотрел на того, кто держал меня в своих жестких объятиях.
Это был грек Аленгоз, грузчик из порта.
- Орео! Кала! - говорил он и гладил меня по голове тяжелой ручищей.
Через минуту я был уже в комнате Анастасэ. Я стоял перед раскрытой кладовой и разглядывал тугие штуки шелковой материи, завернутые в глянцевую бумагу с иностранными надписями. Я хотел уже выскочить из монастыря и во весь дух бежать к кузнице, чтоб все там рассказать. Но в это время чья-то тяжелая рука легла мне сзади на плечо. Я оглянулся и увидел перекошенное злобой лицо Нифонта.
- Катэргарис!.. - прошипел монах. - О, катэргарис!..
Он схватил меня в охапку, отнес в чердачную келью и там запер.
Я лежал на своей койке, скорчившись от страха: все смешалось в моей голове. Пришел я в себя только утром, когда внизу опять заговорили. Дука кричал:
- Вы подумайте, какой сволочной мальчишка! Что он пропел в церкви нашу шансонетку, мне наплевать! Нет, зачем он, какургас, сунул свой нос в кладовую?! Если кто-нибудь узнает, что вы, патер Анастасэ, прячете тут контрабанду, заварится каша! Только на подарки полиции пойдет половина дохода.
- Каса узе варится, - плачущим голосом ответил Анастасэ. - Кто теперь придет в насу церков? Только глупая старуха и совсем глупый старик. И то, чтоб посмеяться над бедным Анастасэ.
- Э, вы не о том толкуете! Надо мальчишку обезвредить, вот в чем сейчас дело! Но как, как?! - Дука вдруг хлопнул себя по лбу. - Эма! Гениальная идея! Завтра отходит пароход папиного друга Лекиардопуло в Салоники. Мы спрячем ангелочка в трюм и отправим с Нифонтом в Салоники. А от Салоник до Старого Афона, как говорят русские, рукой подать. Там Нифонт отведет малыша на гору Атос и укроет в самом крепком монастыре. Эма! Дука всегда вас выручал! Скажете, нет?
Я так и не услышал, что Анастасэ ответил Дуке.
В один прыжок я оказался на подоконнике, потом на крыше и, совершив невероятное сальто-мортале, ухватился двумя руками за ветку тополя.
Но Нифонт, видимо, не сводил глаз с крыши и, как только я совершил свой воздушный полет, бросился ко мне. Я с тополя - на крышу сарая. Он - за мной. Я с крыши - на забор. Он за мной. Я перебегал чьи-то дворы, перемахивал через заборы, падал на курятникии все время слышал позади себя топот его ног и- хриплое, частое дыхание. Вот монах схватил уже меня за плечо...
Но тут мы оба свалились с забора на собачью будку.
Кудлатый пес с визгом бросился на моего преследователя.
Воспользовавшись этим, я влетел через калитку в чей-то сад. Влетел - и замер от неожиданности: по утрамбованной красным песком площадке шла... Дэзи.
В ту же минуту в калитку ворвался разгоряченный Нифонт с оборванными собакой полами запыленной рясы.
- Дэзи! - крикнул я в страхе. - Спаси меня, Дэзи!..
Девочка подняла голову, посмотрела на меня, на Нифонта и вскинула над головой крокетный молоточек.
- Не смей трогать мальчика, черномор бородатый!..властно сказала она.
И - странное дело! - монах согнулся, попятился и исчез.
- Мама! - позвала девочка. - Посмотри, я сейчас какого-то мальчишку спасла. Его хотел колдун унести!
- Ну какого там еще мальчишку? - услышал я давно знакомый мне голос, и в окне дома показалась хорошенькая мадам Прохорова. - Вечно ты со своими фантазиями.
- Дэзи, - уныло сказал я, - ты меня не узнала?
Девочка удивленно подняла на меня свои карие с золотинками глаза.
- Нет. А кто ты?
"СМЕЛО, ТОВАРИЩИ, В НОГУ!"
Кто я? В самом деле, разве Дэзи может помнить, как больше трех лет назад в босяцкой чайной щупленький мальчишка обслуживал бродяг и нищих и думал завоевать внимание красивой и богатой девочки тем, что таскал по два чайника с кипятком в одной руке?
Тогда эта девочка еще говорила ему, что из-за нее какой-то Шурик будет драться на шпагах с самим капитаном Протопоповым. Разве она может знать, что на новогоднем вечере, где ее избрали королевой бала, ей подарил чудесную книжку про "Каштанку" не гимназист Мелиареси, переодетый в нищенское платье, а этот щуплый мальчик, одетый в свое жалкое пальтишко? Правда, еще вчера она слушала его пение и даже приняла от него душистую ветку мирты, но ведь он был в шелковом белоснежном хитоне, с русыми пышными волосами и с румяными щеками, а не в этой ситцевой застиранной сорочке и не по росту коротких заштопанных брючках. Так или примерно так я думал, стоя перед Дэзи с опущенными глазами и ничего ей не отвечая.
- Ну, так кто же ты? - спросила она опять и засмеялась, будто в чистом холодном ручье зазвенели льдинки, ударяясь одна о другую. - Может быть, мы танцевали с тобой мазурку во дворце у короля, где я потеряла хрустальный башмачок? Уж не принц ли ты? Ну-ка, покажи, что у тебя в кармане! Мой башмачок, да?
Она села на зеленую садовую скамью и, раскачивая ножкой в зеленой туфельке, расшитой серебряными нитями, приготовилась слушать. Что ж, если Дэзи любит сказки, отвечу ей сказкой.
- Нет, я не принц. Я - волшебник. Если ты девочка храбрая, дай мне свою руку, и мы поднимемся с тобой выше облаков. Мы будем летать в голубом небе, пока не наступит ночь. А тогда набьем наши карманы звездами и вернемся на землю. Я скажу волшебное слово и превращусь в великана - с латами, с копьем, с забралом. И всю ночь буду стоять под твоим окном, охранять твой сон.
- Ма-а-ма, да он забавный! - крикнула Дэзи в окно и, повернувшись ко мне, капризно сказала: - Я храбрая, но руки тебе не дам, потому что твои руки грязные.
