НОЧНОЙ ГОСТЬ
- Кто вы? Что вам здесь надо? - испуганно спросил Кубышка.
- Да вот поговорить пришел, - ответил человек. - Вы не тревожьтесь: я не с худым к вам... - Он вэялся руками за наружные ставни. - Дайте-ка я прикрою, а вы мне калитку отоприте.
Сам не зная почему, Кубышка беспрекословно направился во двор.
Вернулся он с мужчиной лет тридцати пяти, высоким, сухощавым, со строгим, почти суровым выражением чисто выбритого лица. Перешагнув порог, мужчина глянул назад, будто заранее знал, что там, рядом с дверью, в стену вбит гвоздь, снял кепку и повесил ее.
- Ну, здравствуйте в вашей хате! Чай уже пили?
- Пили, - машинально ответил Кубышка.
- А я вот принес на заварку. Самый настоящий, как говорится, довоенного качества. И сахару три кусочка: на каждого по кусочку. У английского солдата на зажигалку выменял на толкучке Так сказать, вступаем с иностранной державой в торговые связи... - Сказав это, он улыбнулся, и от улыбки лицо его сразу утратило свою строгость, помолодело, даже что-то детское проступило на нем. Чай не грех в любой час пить. Может, барышня, заварите?
Так же послушно, как послушно Кубышка открыл ему калитку, Ляся взяла из рук незнакомца крошечный бумажный кулечек и пошла во двор, чтоб вскипятить на летней печке воду.
Спустя немного времени все трое сидели за столом и пили крепкий, душистый чай. Мужчина с хрустом надкусывал сахар, дул на блюдечко, вытянув хоботком губы, и с затаенным лукавством в серых глазах рассказывал:
- ...А то еще такой случай был: приходит во двор подпоручик из дроздовского отряда, а по двору с десяток цыплят бегает. "Тетка, - спрашивает офицер, - твои цыплята?" - "Мои", - отвечает тетка Матрена, такая спекулянтша, что двор ее - полная чаша. "Продаешь?" - "А что ж, дадите хорошую цену, хоть всех забирайте". Отсчитал офицер ей сто бумажек, связал цыплятам ножки и пошел. Спекулянтша надела очки и рассматривает бумажки: дескать, что это еще за новые деньги такие появились, совсем незнакомого рисунка. Читает, а на деньгах напечатано: "Гоп, кума, не журись, у Махна гроши завелись!" Знать, у убитого махновца из кармана вытащил. Как взвоет наша Матрена - да за офицером! А того уже и след простыл...
Кубышка не очень поверил, что есть еще и с таким лозунгом деньги, но смеялся от души. Смеялась и повеселевшая Ляся.
Вдруг лицо мужчины посуровело, стало таким же, как и тогда, когда он только что перешагнул порог.
- Ну, ребятки (и было что-то понятное и хорошее, что он и лысого Кубышку отнес к "ребяткам"), давайте потолкуем о деле. Вы что ж, всерьез в Москву собираетесь?
- Да вот, - развел руками Кубышка, - дочка требует. К балету у нее большие способности.
- Гм... Я не в курсе этого вопроса, только, думаю, Москве сейчас не до балета. А главное, сейчас вы тут нужней
- Кому нужней? - не понял Кубышка.
- Нам нужней. Нам - значит и всему трудовому народу.
- А вы - это кто? - осторожно спросил Кубышка.
- Мы - это подпольная организация коммунистов. - Заметив оторопелость на лице собеседника, мужчина усмехнулся: - Удивляетесь, что я так открыто? А чему удивляться? Я ведь уверен, что вы - с нами. И вы, и ваша дочка. Не предадите.
- Вы ошибаетесь, - бледнея, сказал Кубышка, - я ни к какой партии не принадлежу. Я всегда был свободен в своих суждениях.
- Вот и хорошо, - одобрил мужчина. - Одно другому не мешает. Нас, коммунистов, и двух десятков не наберется на Оружейном заводе, а позови мы - и за нами пойдут все три тысячи рабочих. Вот давайте с вами так порассуждаем: сейчас белогвардейцы отдали обратно помещикам землю, а мужиков за "самоуправство" секут - вы это одобряете?
- Как можно!.. Что вы! - даже обиделся Кубышка. - Земля принадлежит тем, кто на ней трудится.
- Очень хорошо. Пойдем дальше. Сейчас белогвардейцы вернули все заводы капиталистам и силой заставляют рабочих делать снаряды и патроны, на гибель своим же братьям, - вы это одобряете?
- Нет, - решительно качнул головой Кубышка, - рабочий должен быть свободен, как и каждый человек.
- Очень хорошо. Пойдем дальше. На помощь белогвардейцам иностранные капиталисты шлют пушки, танки и своих солдат, - вы это одобряете?
- Как можно!.. Я русский!
- Вот и всё. Значит, вы так же, как и мы, хотите, чтоб вся белогвардейская свора сгинула. И она сгинет! А когда сгинет, мы сами пошлем вашу красавицу дочку в Москву, пошлем от всего трудового народа. Пусть едет туда с нашей рабочей путевкой.
- Но что мы должны делать? Что? - волнуясь, спросил Кубышка.
- А то что и сейчас делаете. Я два раза смотрел ваше представление. Здорово! Но и мы сможем вам кое-что подсказать. Как-никак, в самой рабочей гуще вращаемся, знаем, чем народ дышит. Подсыпайте вашему Петрушке побольше подходящих поговорок. К поговоркам как придерешься? А высказать ими любую мысль можно. Но, конечно, дело все-таки рискованное. Могут всякие быть неприятности... Уговаривать не стану. Решайте свободно, как совесть подсказывает.
- Не знаю, что и сказать... Мне - что! Я старый, я смерти не боюсь... бормотал Кубышка. - А дочка - ей только бы жить... Ляся, слышишь?.. Что ж ты молчишь?
- Слышу, - глухо отозвалась девушка. Во все время разговора она сидела не шевелясь и не сводила с мужчины глаз. - А... скоро они сгинут? - тихо спросила она.
- Должно, скоро. Их дело гнилое. Но толкать надо, без этого они не упадут. Вот и давайте толкать кто как умеет.
Ляся вздохнула, перевела взгляд на Кубышку и опять вздохнула:
- Останемся, папка!..
- Ах, барышня, звездочка ясная! - Гость взял руку девушки в свои жестковатые, твердые ладони и осторожно, будто боясь сделать больно, пожал ее. - И имя у вас ласковое, никогда такого не слыхивал. Мне бы такую дочку!..
- А вас как зовут? - спросила Ляся, у которой вдруг стало тепло и спокойно на душе.
- Меня просто зовут: Герасим.
- А по отчеству?
- По отчеству - Матвеич. Да меня так мало кто величает. Товарищ Герасим и все тут.
- А я Ляся - и всё тут, - смеясь, ответила девушка. - Не надо меня барышней звать.
- Да я и сам вижу, что не то слово сказал, - в свою очередь засмеялся мужчина. - Так вы, Ляся, насчет балета не сомневайтесь. Дайте только нам сначала этим выродкам... кордебалет устроить!
ХРЕН РЕДЬКИ НЕ СЛАЩЕ
Двор кожевенного завода заставлен длинными столами. На столах, покрытых выутюженными скатертями, блестят под солнцем графины с водкой и в шеренги выстроились высокие пивные бутылки. Вдоль столов тянутся сиденья для гостей сосновые доски на врытых в землю кольях. В воздухе, уже по-осеннему холодном, приятно пахнет смолой от свежевыструганных досок. Но, когда со стороны кирпичного корпуса, в котором отмокают кожи, набегает ветерок, непривычному человеку дышать трудно. Ляся то и дело прижимает к носу платок, а Кубышка и Василек морщат нос и сплевывают. Кроме них, на скамьях пока никого: все четыреста с лишком рабочих стоят нестройной толпой в другом конце обширного двора, где под открытым небом совершается богослужение по случаю конца операционного года.
С тех пор как Герасим побывал в домике в Камышанском переулке, Василек заважничал и во всем стал подражать Кубышке. Дело не в том, что к девяти годам и двум месяцам его жизни прибавились еще три месяца, а в том, что он стал выполнять страшно тайные поручения. "Чтоб меня громом убило, чтоб мне не видать ни отца, ни матери, чтоб подо мной земля провалилась!" - божился он самой страшной божбой, что нигде, никому и ни за какие леденцы не выдаст тайны.
Время от времени он отправлялся на рынок и становился там перед одноногим, который каждый день собирался поехать в Ростов на операцию. "Мальчик, купи тетрадку, - говорил калека. - Я дешево продам". И Василек с тетрадкой в кармане мчался домой.
В синей обложке тетрадки был всего один листик, да тот исписанный. Кубышка внимательно прочитывал о, сжигал и пепел выбрасывал за окошко. Но Василек уже заметил, что после каждого такого листка в кукольном представлении появлялись или новые слова, или даже новые куклы. Вот и на этот раз: только два дня назад Василек принес Кубышке тетрадку, а в сундучке у Кубышки уже новая кукла черный жирный кот. И от ожидания, что еще покажет лысый волшебник, у Василька сладко замирает душа.
- Ныне, и присно, и во веки веко-ов! - тянет старческим жидким тенорком усохший священник, облаченный в искрящуюся на солнце фиолетовую ризу.
- Ами-инь! - тоскливо отвечает ему хор.
Впереди толпы стоит председатель правления завода бельгиец мусье Клиснеё, тучный, широколицый, с черной, блестящей, как шелк, бородой и красными, плотоядными губами. Он крестится по-католически - слева направо, крестится наугад, так как ни слова не понимает по-церковнославянски. Рядом благоговейно подняла к небу светло-голубые глаза его пышнотелая золотоволосая жена, а с другой стороны презрительно выпячивает нижнюю фиолетовую губу морщинистая теща, о которой говорят, что она прожила в России двенадцать лет и знает по-русски только два слова: "гостиница" и "извозчик".
