- Да, у нас неплохо, - проговорил Карпов, - свой микроклимат - вот эти горы защищают городок от холодных ветров с севера. Сухо и тепло. И земля хорошо родит, если воду провести. И берега, как вы могли убедиться, удобные для купания - не сразу обрываются…
Он говорил, и Одик чутко прислушивался к каждому его слову и с острым интересом поглядывал на Виталика, который то появлялся, то исчезал на террасе, однако по-прежнему не выказывал ни малейшего желания подружиться с ним.
Потом отец принес коробку с югославской сорочкой, и Карпов потрогал тонкую сверкающую ткань.
- Хороша! - Глаза его зажглись.
- И гладить не надо, - сказала Лиля, - выстирал в пене "Новость", отжал, повесил просохнуть - и готово. Модно и красиво. А воротник не будет мал?
- Нет, сорок четыре - в самый раз.
Карпов выпрямился, отпил немного вина и рюмкой показал через окно на стену в их комнате, где висел яркий эстамп - женщина в пестром платке.
- Узнаете?
- Да как вам сказать… - замялся отец.
Карпов был деликатен и не стал их мучить.
- Сарьян. Подлинный. Портрет восточной женщины, внизу собственноручная подпись есть, жаль, что карандашом, но все-таки… Ненавижу подделки.
- Понимаю вас, - сказал отец.
- Привез из Москвы один человек, по рекомендации которого у нас жил Геннадий Вениаминович.
- А у нас было море Айвазовского, - сказала вдруг Оля, - если б не оно…
- Помолчи, пожалуйста, - попросила мама.
Одик притих. Он был в каком-то оцепенении. Он вдруг понял, что раньше ничего не знал о жизни. И все, что с ним было до приезда сюда, - все это была не жизнь. Он вышел в сад, в его зыбкий зеленый сумрак. Здесь было прохладно и тихо. Одик, свесив голову, задумался. В это время где-то вблизи, за оградой, раздались ребячьи голоса, смех, и вдруг в его щеку с силой ударилось что-то тяжелое и студенистое. Левый глаз остро защипало. Под ноги плюхнулась прозрачная трясущаяся жижа.
- Ма! - закричал Одик и, закрыв рукой саднящий глаз, бросился к дому. - Меня кто-то ударил! - Губы его скривились.
- Опять эта банда! - сказала Лиля. - Какие сейчас жестокие, бесцеремонные мальчишки! Идем скорей сюда, я тебе промою лицо.
- Это они медузой бросились, - сразу определил Виталик. - Надо, в конце концов, проучить их… Чтобы знали, как бросаться и кричать под окнами.
Больше до самого вечера неприятностей не было. Укладываясь спать, Одик слышал частые, шипучие, как газировка, всплески волн и легкие, без особых переживаний и волнений, вздохи моря, теплый шорох листвы в саду, видел тонкие лунные блики на застекленном портрете восточной женщины. Проснулся он в полночь от чьих-то криков и оглушительных выстрелов, прогремевших где-то недалеко. Он вскочил с постели, вскинул голову, сжал в руках подушку. Прислушался. Все в комнате глубоко спали. Выстрелы смолкли. А может, они приснились ему?
Одик потер лоб, лег и тут же заснул.
Проснулся Одик от тихого шепота:
- Вставай, Лень… Идем к морю!
- Дай хоть на отдыхе поспать. - Отец отвернулся, и полная щека его, как блин, отдавилась на подушке.
Ну что мама пристала к нему?
Комната была наполнена ярким светом и запахом моря. За окнами заливались птицы и доносилось странное сердитое бормотание.
- Ма, я с тобой пойду, - вдруг отозвалась шепотом Оля и тотчас выпрыгнула из-под одеяла.
- Спи, - приказала мама. - Тебе надо спать.
- Ну, ма, - захныкала сестренка (ага, и она способна хныкать!), - я уже выспалась.
- Ну хорошо, только тихо… Одика не разбуди.
"Все правильно, - подумал Одик, - отец в отпуске, я - на каникулах, надо же хорошенько отдохнуть".
Он поудобней расположился под одеялом, послушал тоненький свист из приоткрытого отцовского рта и тотчас забылся. Мама с Олей, вернувшись с моря, разбудили их.
- Вставайте, бегемоты… Сколько же можно!
Отец умолял хоть на полчасика еще оставить его в покое. Одик валялся под одеялом из солидарности с ним. Вот Георгий Никанорович удивился бы, узнав, что они еще дрыхнут!
Прежде чем встать, отец долго сидел на тахте, тер сонные глаза и зевал, и со сна лицо его казалось еще толще и круглее. Вид у него был довольно разбитый, и во дворе, над цементным углублением, он нехотя плескал на лицо холодную воду из крана.
- Ма, - спросил Одик за завтраком, - ты что-нибудь слышала ночью?
- Нет, но на пляже говорят, что хотели ограбить магазин подарков. Да кто-то помешал.
Одик поежился: здесь так уютно и тепло, так пахнет морем и цветами и вдруг эти грабители, эти выстрелы.
После завтрака все собрались к морю, но Одик задержался.
- Идите, я догоню, - сказал он.
А сам бросился искать Виталика. Может, тот, боясь отказа, стесняется первым подойти к нему, старшему?
Виталик сидел у каменного сарая и ножом чистил тоненькую морковку.
- Виталик, пошли с нами к морю, - сказал Одик.
Тот покачал головой:
- Мне нужно клубнику полоть, мама просила, а то дядя Ваня сегодня на дежурстве, а Пелагея у нас нерасторопная.
- А кто она?
- Тетка… Работает у нас… Но, как говорит папа, не очень утруждает себя.
В это время опять раздалось странное злое бормотание.
- Кто это? - Одик почувствовал легкую дрожь в теле: после ночных выстрелов он был немножко настороже.
- Индюки. Идем, покажу.
Виталик повел Одика по дорожке, посыпанной морским гравием. То и дело наклоняя головы, стукаясь лбами о плоды зеленых еще гранатов и абрикосов, подлезая под виноградные лозы, обходя ароматные клумбы с цветами, они пришли в конец сада. Там в загончике из проволочной сетки расхаживали индюки. До чего же это были отвратительные создания! Не лучше кондоров, питающихся падалью. Ходят надменно, шеи голые, розоватые, а под клювом болтается какая-то красная сопля. И, судя по их неприятному скрипящему бормотанию, они были недовольны решительно всем в этом зеленом благоухающем мире.
- Они очень хрупкие и нежные, - сказал Виталик, - за ними надо следить.
Вынырнув откуда-то из-за деревьев айвы, к ним подошла кособокая старуха в черной юбке и грязной кофте, из драных рукавов ее торчали голые локти.
- Здравствуйте, - сказал Одик и посмотрел на Виталика.
- Почему ты плохо убрала загон? - спросил мальчик. - Вокруг помет, и вода уже на самом дне… Ведь папа тебе говорил.
- Сейчас уберу. - Тетка с пустым ведром пошла к крану. Из старых брезентовых туфель мелькали в продранных чулках пятки.
- Это Пелагея? - шепотом спросил Одик. - Чего она так ходит?
- Спроси у нее. Ты когда-нибудь летал на вертолете?
- Нет.
- А я несколько раз. Вдоль побережья. Говорят, это совсем неопасно. Папу пригласил капитан ледокола "Витус Беринг".
Одик с уважением смотрел на него.
- А-а… почему капитан?
- Потому что папин дом отдыха называется "Северное сияние" и принадлежит полярникам…
И Одик узнал, что их здравница чуть ли не самая богатая на всем побережье: у каждого отдыхающего отдельная комната, кормят обильно и разнообразно и культурный досуг отдыхающих проходит на высоком уровне - ни один столичный артист, гастролирующий по югу, не минует "Северное сияние", потому что их тут не обижают…
"Живут же люди!" - подумал Одик и спросил:
- А папа тебе денег дает?
- Каких денег?
- Ну на мороженое там… На кино… Мало ли на что…
- А как же! - Виталик с иронией посмотрел на него. - И папа дает, и мама, иногда даже просить не надо, сами…
- И много?
- Сколько потребуется… Ну конечно, десятку я у них не попрошу, но трешку могут дать, если захочу купить что-нибудь в магазине.
- Это я понимаю! - Одик поскучнел, подавил вздох и с острой завистью посмотрел на Виталика. - Отец, наверно, много получает.
- Не жалуемся. - Глаза Виталика вспыхнули гордостью, но тут же внезапно погасли. - Да нет, не очень… Мы самые обыкновенные…
- Ну да! А какой у вас дом? Прямо-таки вилла! В нем, наверно, комнат шесть…
- Девять, - сказал Виталик. - Разве это много? Вот у Рукавицына - он из "Горняка" - двенадцать… Папа хочет пристроить к дому…
- А сад! - воскликнул Одик. - Чего у вас только здесь нет: и водопровод везде проведен, и дорожки посыпаны, и эти индюки…
- Ограду в нескольких местах надо менять, - сказал Виталик, - и потом, разные мальчишки да и другие не дают нам покоя: думают, все это само собой лезет из земли. Завидуют. А мы не из ленивых, даже сам папа помогал строить из ракушечника сарай и летнюю кухню, а если мы и приглашаем кого помочь, приходится платить, и немало. Все нынче знают цены…
"Вон какой он! - подумал Одик. - Во всем разбирается", - и стал вспоминать их комнатенку в Москве и все мелочные разговоры родителей дома и в поезде. Разве спорил бы Георгий Никанорович с Лилей, относить ли в комиссионный единственную фамильную драгоценность - картину Айвазовского "Море у Феодосии", чтобы поехать на юг и подлечить Олю, да и самим набраться сил? Никогда! У них нашлись бы денежки и без этой продажи. Они-то понимают, что к чему Хоть бы денек пожить, как Виталик! Ему, наверно, лет десять, а какой он умный, деловой: недаром сам Карпов и эта старуха Пелагея его уважают… А кто по сравнению с ним он, Одик?
