жили очень давно. А вот эта, с попугаем, кажется, моя двоюродная прапрапрабабушка. Знаешь, Мэри, она похожа на тебя, только не сейчас, а какой ты была, когда приехала. Теперь-то ты потолстела и выглядишь гораздо лучше.
– И ты тоже, – отвечала Мэри.
И они захохотали.
Зашли они и в индийскую комнату и поиграли там со слониками. А потом нашли будуар, обтянутый розовым шёлком, и дырку в подушке, проеденную мышкой, но мышата уже выросли и разбежались, гнёздышко было пусто. Они обошли множество комнат и сделали множество открытий, гораздо больше, чем Мэри во время своего первого путешествия. Они находили всё новые и новые коридоры, закоулки и лестницы, всё новые и новые картины, которые им нравились, и диковинные старинные предметы, назначение которых было им непонятно. Всё это было увлекательно: подумать только, они бродят по дому, где живут люди, и в то же время кругом никого нет!
– Я рад, что мы пришли сюда, – заявил Колин. – Я и не подозревал, что живу в таком огромном и странном доме. Мне он нравится. В дождливые дни мы теперь будем всегда сюда приходить. И всегда будем находить здесь всякие вещи и закоулки.
Помимо всего прочего, в это утро они обнаружили, что ужасно проголодались, и потому не смогли отправить обед назад нетронутым.
Сиделка унесла пустой поднос вниз и шлёпнула его на кухонный стол – пусть миссис Лумис, кухарка, убедится, что всё съедено до крошки и тарелки совершенно пусты.
– Нет, вы только гляньте! – воскликнула она. – В этом доме полно всяких тайн, но самая большая тайна – это дети!
– Если они каждый день так тарелки очищают, – заметил дюжий молодой лакей по имени Джон, – тогда понятно, почему барчук сейчас весит вдвое больше, чем месяц назад. Придётся мне скоро от места отказаться, а то как бы не надорваться!
Днём Мэри заметила в комнате Колина перемену. Она ещё накануне заметила, но промолчала: кто знает, может, это случайность? Она и сегодня ничего не сказала, только сидела и смотрела на портрет над камином. Шторка была отдёрнута – ничто не мешало свободно на него смотреть. Это и была та перемена, которая бросилась Мэри в глаза.
– Я знаю: ты ждёшь, что я скажу, – произнёс через несколько минут Колин. – Я всегда знаю, когда ты ждёшь, чтобы я что-то сказал. Ты думаешь: почему эта шторка отдёрнута? Теперь всегда будет так!
– Почему? – спросила Мэри.
– Я больше не сержусь, что она смеётся. Позавчера я проснулся – комнату заливал лунный свет. Я вдруг почувствовал, что это не лунный свет, а Магия. Я просто не мог улежать в постели: всё было так чудесно! Я встал и выглянул в окно. В комнате было совсем светло – лунный свет падал прямо на шторку. Я подошёл и отдёрнул шторку. Она посмотрела на меня, словно ей было весело, что я стою перед нею. И мне так приятно было на неё глядеть! Я хочу всё время видеть, как она смеётся от радости. Знаешь, по-моему, она сама была какой-то волшебной!
– Ты так похож на неё сейчас, – отвечала Мэри. – Иногда я даже думаю: может, в тебя вселился её дух?
Эта мысль произвела на Колина впечатление. Он задумался, а потом медленно произнёс:
– Если бы это было так, мой отец меня бы любил…
– А ты этого хочешь? – спросила Мэри.
– Я раньше ужасно злился, что он меня не любит. Если б он меня полюбил, я бы рассказал ему про Магию. Может, он бы тогда повеселел.
Их вера в Магию не убывала. Иногда после утренних занятий Колин читал им лекции о Магии.
– Я это делаю с удовольствием, – заявлял он, – потому что, когда я вырасту и совершу великие открытия, мне придётся читать о них лекции, так что лучше заранее попрактиковаться. Сейчас я могу читать короткие лекции, потому что я ещё молод. К тому же Бен Везерстаф ещё решит, что он в церкви, и заснёт.
– В лекциях что хорошо? – рассуждал Бен Везерстаф. – Что человек может встать и говорить о чём захочет, а все другие молчи и слушай. Я бы сам не прочь лекции почитать!
Впрочем, когда Колин становился под дерево и говорил, Бен прямо-таки пожирал его глазами. Во взгляде его читались любовь и опаска. Сказать по правде, его занимала не столько лекция, сколько сам лектор: его ноги, с каждым днём ступавшие всё увереннее и крепче, голова, которую он держал так прямо и высоко, щёки, когда-то впалые, а теперь пополневшие и округлившиеся, и глаза, в которых появился тот же свет, как в тех, что он так хорошо помнил. Порой, заметив пристальный взгляд Бена, Колин задавался вопросом, что за мысли бродят у того в голове. И однажды, когда Бен погрузился в глубокую задумчивость, он решил допросить его.
– Ты о чём задумался, Бен Везерстаф? – спросил он.
– Я думал, – отвечал Бен, – что за эту неделю ты три или четыре фунта набрал. Готов поклясться! Я смотрел на твои плечи и икры. Вот бы тебя взвесить!
– Это всё Магия и булочки с молоком от миссис Сауэрби, – сказал Колин. – Видишь, наш опыт удался!
В то утро Дикон опоздал и лекции не слышал. Когда он прибежал, весь красный от спешки, его смешное лицо так и искрилось весельем. После дождей требовалась тщательная прополка, и дети поспешили приняться за работу. После затяжного тёплого дождя дел всегда было много. От влаги, напитавшей почву, из неё полезли не только цветы, но и сорняки; их надо было срочно выполоть, пока корни не окрепли. Колин полол наравне со всеми, что не мешало ему говорить.
– Лучше всего Магия действует, когда работаешь, – говорил он. – Это ощущаешь каждой клеточкой и каждым мускулом. Про кости и мускулы я буду книжки читать, а про Магию я сам книгу напишу. Я к этому сейчас готовлюсь. Всё время узнаю́ что-то новое.
Он помолчал – они поняли, что он, как обычно, обдумывает новую лекцию. Потом он вдруг бросил совок и выпрямился. Должно быть, решили Мэри и Дикон, он вспомнил о чём-то. Колин выпрямился во весь рост и восторженно раскинул руки. Лицо его раскраснелось, а в глазах блеснула радость. Его осенила какая-то чрезвычайно важная мысль.
– Мэри! Дикон! – воскликнул он. – Вы только взгляните на меня!
Они бросили полоть и уставились на него.
– Помните то утро, когда вы впервые меня сюда привезли?
Дикон внимательно смотрел на него. Как заклинатель зверей, он видел многое, что
