и развернулся ко мне. Тьму как будто разбавило: я видела контуры его фигуры. – Придешь к ли’Бронаху и начнешь говорить ему про свою мать. Что угодно. Рассказывай про то, какая она была, что любила… У тебя есть ее фотографии? Покажи. Просто дави на него. Дави на его эмоции. Дави, пока у него там не перещелкнет. Надо, конечно, постараться, но, если сама разревешься, его тоже развезет. И тогда он твой. Он тебе поможет. Ради твоей мамы. Она для него значила много.
Я стояла не двигаясь. Никогда не поверю, что ли’Бронаху было дело до моей матери. Хотелось выдрать руку из пальцев Ниила, но он не отпускал.
– Я знаю таких, как он, – тихо сказал Ниил. – Просто поверь мне.
– Да откуда? Откуда ты знаешь?
Вместо ответа Ниил снова повел меня за собой. Коридор сделал еще один поворот, и далеко впереди тьма стала рассеиваться. Еще несколько ступенек и поворотов, и сквозняк превратился в ветер.
– Ты обещала, что не сбежишь. Помнишь?
Вслед за Ниилом я переступила через груду колотого бетона, поднялась по заваленным ступенькам, наклонилась, минуя полуразрушенную арку, и распрямилась.
Солнечный свет ударил мне в глаза.
ЗА ТЕМ, КАК МЕНЯЕТСЯ выражение лица у девчонки, наблюдать было любопытно. Ниил честно пытался не пялиться, но у нее так расширились глаза – то ли от восторга, то ли от ужаса, он все никак не мог разобрать, – что она стала красивее любой карточки из имперского фотоальбома.
Книги и документы империя бумаге не доверяла, а вот фотографии собирала с упертостью маньяка-коллекционера. Фотокарточки были в каждом доме, в каждой квартире, в каждой конуре над лавкой. Имперцы любили свои лица.
И сейчас Ниилу даже дышать перехотелось. Да черт бы побрал ее с этими глазищами! Откуда она в Ционе взялась такая… имперская, такая красивая?
– Ниил, где мы?
Не ужас – восторг. Восторг! Значит, он был прав. Может, девчонка и казалась примерной ционской тихоней, но внутри у нее было что-то другое. Если бы не было, она бы испугалась, развернулась и убежала назад в подземку. Но девчонка сделала шаг, расправила плечи, даже вдохнула, кажется, глубже и, запрокинув голову, крутилась на месте.
– Ниил… – шептала она.
Пусть шепчет еще, а?..
– Это руины, – ответил он. – Руины столицы. То, что не забрал Цион. Именно это я и хотел тебе показать.
– Цион? Но при чем тут…
Улица была завалена обломками – бело-серая, местами в кирпично-красных, будто кровяных, разводах. Арматура, битые стекла, поблекшая позолота. Имперская столица когда-то, наверное, была прекрасна. Девчонка опустилась на колени – даже юбку своего платьица запачкать не боялась – и дотронулась до обломков. Перевернула что-то, подняла.
– «Авеню», – прочитала она.
На самом деле у обломанной номерной таблички, почти черной от ржавчины, осталось всего две буквы – «а» и «в», но девчонка не сомневалась.
– Как на авеню ли’Фош, я там жила. Похожая рамка.
Она провела по углу ломаной таблички своим аккуратным, розовым девичьим ногтем.
– Они все такие. По всей столице были.
Где-то такие таблички еще висели, а где-то, как здесь, валялись под обломками.
– А там что?
В конце улицы виднелась башенка уцелевшего здания – невысокого, всего в два этажа, зато со своим крошечным, личным солнечным куполом. Вряд ли он еще мог собирать энергию, но выглядел целым. В эту лавку Ниил еще, кажется, не забирался. Выйдя из подземки, он старался уйти от прохода как можно быстрее. Не оставлять следа, не подставляться, даже если до патруля Пустых еще несколько часов.
Но до патруля и правда еще было время, а девчонка схватила его за рукав и потянула за собой:
– Хочу посмотреть. Пойдем, пожалуйста!
И как он мог бояться, что она испугается и сбежит?
Как же Ниилу хотелось дернуть ее за руку, развернуть к себе, прижать к ближайшей кирпичной стенке и целовать в губы – целовать и целовать, пока оба не задохнутся. Интересно, куда он за это получит? В лицо кулаком или в пах коленом?
Лавка пропахла плесенью. Побеги кудзу змеились по стенам, просачивались в трещины в бетоне, вырывались на свет. Лианы вообще любили руины, а лавка и вовсе казалась заброшенной оранжереей.
– Как думаешь, что здесь было?
Девчонка кружила по комнате, раздвигая листья, смахивая пыль с полок.
– Осторожно, – предупредил Ниил. – Голыми руками здесь лучше вот так вслепую не шариться.
Девчонка отшатнулась. Солнце, которое заглянуло через мутное витражное оконце, осветило ее лицо ясно и ярко.
– Тетра… – прошептала она. – Мы же… мы же за стенами. Здесь везде тетра, да?
Ну вот и испугалась. Но теперь это уже неважно.
– Нет, тетры здесь нет.
– Здесь? В этом доме?
– Не только. Все руины чистые. За стенами Циона тетры нет.
Девчонка стояла не шевелясь, сжав одной рукой складку платья, и смотрела на него не мигая. Глаза у нее были не серые, не голубые, а зеленые – Ниил наконец рассмотрел.
– Как нет тетры? Ведь за стенами смерть… Нам же всегда говорили.
Ниил обошел запорошенную кирпичной крошкой стойку и отыскал лестницу.
– Пойдем наверх.
Пришлось преодолеть два марша лестницы – ступени сохранились неплохо. Хотя ничего необычного, если солнечный купол не разбит: его сектора были подняты и крепко стянуты, и купол стоял плотно закрытый, как бутон тюльпана. Только открывал через свои пыльные стеклянные лепестки вид на развороченную улицу. Любоваться тут было нечем, но купол не пострадал, так что внутри комнатка казалась почти нетронутой. Несколько столиков с витыми коваными стульями, вазочки где еще стоят, где повалились или закатились под столы… Летнее кафе над какой-нибудь библиотекой или книжной лавкой – вот что это было такое. Романтично. Если бы не бурый налет на стекле купола, то почти уютно.
Ниил сверился с коммом. Полуденный патруль уже прошел, а до вечернего времени еще навалом. Ничего не случится, если они посидят тут немного, а потом двинут обратно к проходу. Он отведет девчонку по подземке назад, в Цион, и успеет вернуться в квартиру у высохшего парка. Она ближе всего. Там и затаится, забаррикадируется своими защитами, а если что, сможет там продержаться подольше. В каждой из своих восьми «штаб-квартир» Ниил держал запас не только питьевой воды, но и кое-какой еды. Если Пустые прокопаются и начнут углубленное сканирование, бежать – точно самоубийство.
Ниил отодвинул для девчонки один из стульев, и его ножки проделали в пыли четыре глубокие дорожки. Она присела, косясь наружу. Улица тонула в серой мгле, хотя день
