молодая, всё должно быть нормально. Тогда снимем швы. Шерсть отрастёт, и шрам не будет виден.
От денег Алексей отказался наотрез.
— Я работаю не ради денег, — сказал. — Я люблю животных. Особенно собак. И люблю свою работу.
Альма ещё окончательно не отошла от наркоза и была очень слаба, поэтому я отнёс её к машине и положил на заднее сиденье, а сам вернулся в приёмную. Дежурная записала нас с Альмой в журнал и пожелала скорейшего выздоровления.
Когда я вновь подошёл к машине, Альма уже выглядывала в окно и виляла хвостом. Взгляд у неё уже был вполне осмысленным.
— Всё, дорогая, кончились твои мучения. Больше тебя никому не отдам, — сказал я, отъезжая от лечебницы.
Альма в ответ потянулась ко мне и благодарно лизнула в щёку.
Так спустя четыре месяца Альма снова оказалась у меня. На этот раз навсегда.
Глава девятая
На даче
Я решил, пока Альма не поправится полностью, обосноваться на даче. Во-первых, участок находился всего в семнадцати километрах от Истры, куда Альму предстояло возить. Во-вторых, началось лето, и жить на природе для больной собаки было как нельзя кстати.
Участок Альме понравился. Да и как он может не понравиться — целых шесть соток, гуляй сколько хочешь! И никаких грядок, которые надо охранять. И не колючий кустарник, а высокие берёзы и ели. И не изгородь из досок, а сетка-рабица — прекрасный обзор на все четыре стороны! Ну и, конечно, отличное жилище: не картонная коробка, а брусовой дом (немного аляповатый наш с братом самострой), но с мансардой и печ-кой-"буржуйкой", да в придачу сарай-мастерская с душем — и всё это в полном распоряжении Альмы.
Но главное — звуки и запахи. На птицеферме не смолкал гул с Ленинградского шоссе, по ночам тоскливо выли соседи — сторожа "огородов", а на участке стрекотали кузнечики, в дренажной канаве устраивали концерты лягушки, на крыше дома хлопотали сороки, из леса доносилось кукование, а по ночам в ветвях берёз пели соловьи.
На участке мы с братом цветы не сажали (некоторые полевые росли сами по себе), зато у нас было три вишни и несколько кустов сирени и жасмина, и все они цвели — представляете, какой аромат стоял в воздухе?! Плюс к этому запах хвои и смолы, которая, как янтарь, блестела на стволах елей. Ну а с нашим приездом в воздухе появились самые приятные для Альмы запахи — гречневой каши с мясом — то, чего она, конечно же, до сих пор даже не пробовала.
Альма изучала участок осторожно, аккуратно, обходя каждую кочку, каждый цветок; всё незнакомое — "козлы" для пилки дров, бочку с водой, садовый и плотницкий инструмент — подолгу рассматривала, обнюхивала.
Дом Альме тоже понравился. Вначале она робко прошлась по кухне и комнате, но, как только мы пообедали, сразу повеселела, даже забралась в кресло, чтобы рассмотреть вид из окна, а потом повернулась ко мне и хрипло выдохнула: — Как на картинке!
В общем, чем больше Альма осваивалась на участке и в доме, тем радостней светились её глаза. Но несколько раз я замечал, что она сидит где-нибудь в тени и задумчиво смотрит в одну точку. Я подходил, гладил её:
— Ну что ты, девочка, пригорюнилась?
Альма смущённо утыкалась носом в мои колени, но тут же вскидывала голову, испытующе заглядывала мне в глаза и тревожно вопрошала: — Ты больше не отвезёшь меня на птицеферму?
Я успокаивал её и, чтобы отвлечь от мрачных мыслей, звал на кухню поесть чего-нибудь вкусненького.
Несмотря на удачную операцию, шов Альмы вызывал у меня беспокойство, ведь она могла задеть какую-нибудь ветку и порвать нитки или почесать заживающую рану. Чтобы этого не произошло, я сделал ей "воротник" и "фартук" из жёлтой клеёнки, специально под цвет её шерсти. Как ни странно, она спокойно отнеслась к новому одеянию, а посмотрев на себя в зеркало, пришла к выводу, что и "воротник" и "фартук" ей вполне к лицу. Во всяком случае, когда через пару дней я предложил ей прогуляться по улице, она охотно согласилась.
Глава десятая
Вова, Мишка, Гришка и другие
Посёлок уже заполнялся дачниками, но первый, кого мы встретили, был мордатый пёс Вова, по прозвищу Здоровяк. Вова действительно выглядел внушительно: квадратная голова, густая жёсткая шерсть, мощные лапы. Он приходил в посёлок из соседней деревни Алёхново, медленно вышагивал по улицам, заглядывал на участки — авось что-нибудь дадут перекусить. Ему выносили — кто котлету, кто печенье. Иногда Вова и ночевал в посёлке, у кого-нибудь под террасой. Поселковые собаки (большей частью породистые горожане) Вову боялись и уважали, но некоторые всё же облаивали. Вова на собак не обращал никакого внимания, он был в возрасте, имел немалый жизненный опыт и, похоже, считал, что в жизни вообще надо поменьше полыхать и суетиться.
Заметив Вову, Альма поджала хвост и прижалась к моим ногам. Вова только мельком взглянул на неё и прошлёпал мимо — вот ещё какая-то пигалица появилась! Хвастается модным нарядом!
Говорили, что в деревне Вова обитает у клуба и прославился тем, что весной на водохранилище вытащил из полыньи тонущего мальчишку, но сильно простудился, и у него на левом глазу появилось бельмо. Говорили также, что, несмотря на "инвалидность", Вова теперь часто сидит на берегу водохранилища — хочет ещё кого-нибудь спасти.
Разные глаза придавали Вове выражение какого-то простодушия. Собственно, таким он и был: бесхитростным, спокойным, с покладистым характером.
Как только Вова удалился, к нам подбежали мои приятели, первоклассники Мишка и Гришка.
Мишка с бабушкой жили в Истре, а в посёлке они снимали небольшой щитовой дом. Гришкина семья ("коренные москвичи", по выражению Гришкиной матери) имела кирпичную дачу, одну из лучших на нашей улице.
Так вот мальчишки
