Неожиданно бригадир Кузьма остановил лошадей и крикнул:
— Девочки, там еще волокуша есть! Бегите запрягайте! Нуклей вам лошадей даст.
Чечек и Ардинэ бросились по дороге наперегонки с ветром. И немного времени прошло, а они уже сидели на лошадях и гнали на покос волокушу. Девочки пели, смеялись, стучали босыми пятками по гладким бокам лошадей. Ветер развевал их длинные черные косы. Э, эй! Хорошо мчаться по мягкой дороге, хорошо, когда у людей много работы, — значит, и добра у людей много и веселья много!
Чечек и Ардинэ остановили лошадей у кромки сухого сена, раскинутого по долине.
— Дед Устин! — закричала Ардинэ. — Откуда заволакивать?
Дед Устин, который помогал молодым рабочим закладывать стог, оперся на вилы и посмотрел на них, прикрыв от солнца глаза:
— Это кто такие? Еще помощники? — И обрадовался: — Ну-ну, давай, давай! Вон с того увала начинайте — и сюда!
Девочки повернули лошадей на округлый увал. Навстречу им шла волокуша Василя и Чота, полная пушистого сена. Чечек загляделась на них и забыла о своей лошади. Лошадь полезла куда-то в сторону, волокуша перекосилась…
— Гляди-ка! — сказал Чот, кивнув на девочек. — Во как едут!
Василь взглянул и насмешливо скривил свое круглое лицо. Чечек смутилась и тотчас выровняла свою лошадь.
Они въехали на увал, повернули лошадей и пустили вниз. Волокуши тащились сзади, сгребая сено. И когда спустились с увала, то сено уже поднималось выше деревянных стен волокуши.
— Правь к стогу, — сказала Ардинэ.
— Не развалим по дороге? — прошептала Чечек.
Но дружные лошади шаг в шаг шли по луговине и бережно тащили полную сена волокушу.
Чечек успокоилась: и что особенного — сгребать сено волокущей! Вот уж эти мальчишки! Воображают, будто трудное дело делают, а сами только и знают, что на лошадях сидят, только и смотрят, как бы с лошадей не свалиться. Подумаешь, труд! А Чечек что смотреть: она может заснуть на лошади и то не свалится!
Вот если бы на конных граблях проехать, вот на тех, которыми Кузьма управляет!.. Вон как плавно идет эта красивая новенькая голубая машина, вон как чисто и широко она загребает сено, как блестят ее крутые серебряные зубья!
И вдруг дрогнула волокуша, затормозила…
— Стой! — крикнула Ардинэ.
Чечек остановила лошадь, но было уже поздно: Чечек загляделась на конные грабли и не видела, как ее край волокуши наехал на большой щербатый камень. Волокуша приподнялась, соскочила с камня и прошла дальше, но большая куча пушистого сена осталась позади, на зеленой скошенной луговине.
— Хо! — сказала Ардинэ. — Куда глядишь?
Чечек растерялась:
— Как же теперь, Ардинэ?
Но Ардинэ уже соскочила с лошади:
— Давай скорей запихнем в волокушу… Скорее, пока ребята не видали!
Чечек тоже спрыгнула с лошади. Девочки хватали охапки сена и закидывали обратно в волокушу. Платья сразу прилипли к плечам от пота, волосы на лбу взмокли, сено забивалось за ворот. Но Ардинэ и Чечек бегом носились с охапками и только глядели по сторонам — не видит ли их кто? Не смеются ли над ними?
Ардинэ подобрала последнюю охапку:
— Все! Садись, Чечек.
Они обе снова влезли на лошадей и тронулись к стогу — ровно, медленно, осторожно. Чечек уже не оглядывалась по сторонам, только глядела лошади под ноги.
Мальчишки промчались навстречу с пустой волокушей — Чечек даже и тут не оглянулась. Но вот наконец и утес с шатром густых лиственниц, вот и стог, вот и старый Устин прищурившись глядит на них:
— Завози сюда! Давай, давай! Ближе, ближе!..
Ардинэ и Чечек подвели волокушу к самому стогу, остановились. Подбежали рабочие, приподняли волокушу. Девочки тронули лошадей — и пушистая, легкая золотисто-зеленая гора сена осталась возле стога.
— Гони, гони! — закричал дед Устин. — Живей, живей, живей! Пока солнце на небе.
Девочки засмеялись, хлестнули лошадей.
— Только не все камни сшибайте! — крикнул им вслед дед Устин.
Чечек и Ардинэ переглянулись: вот старый, увидел все-таки! И, хлестнув еще раз отгулявшихся за весну лошадей и хлопнув их голыми пятками по гладким бокам, снова помчались на увал. Вот и опять круглая вершина увала. И опять, медленно спускаясь, загребает волокуша шуршащее сено. И снова сено, как облако, колышется над стенками волокуши…
— Гляди, Чечек! — повторяет Ардинэ. — Гляди!
— Гляжу, гляжу, — отзывается Чечек, — не бойся!.. — и, не оглядываясь по сторонам, вытирает рукавом вспотевший лоб.
Июльское солнце щедро поливало зноем, золотое марево дрожало над землей. Сладкий, густой и душный запах сена неподвижно висел над долиной.
Ходили по склонам деревянные волокуши, ходили конные грабли. Все меньше и меньше становилось сена в долине, а стога вырастали один за другим около скалы, под навесом лиственниц…
Уже примолкли веселые разговоры и у лошадей потемнели от пота бока, а дед Устин, все такой же расторопный, такой же живой, без устали покрикивал:
— А ну давай, давай! Дружок, дружок, погоняй! Шевели вилами, шевели, шевели! Давай, давай, пока солнце на небе!..
Чечек и не заметила, как все сено перетаскали с увала. Василь и Чот захватили последний прогон, и круглая гора стала вдруг гладкая и зеленая, будто умытая.
— А теперь куда — на тот склон? — спросила Ардинэ.
— Тот склон ребята подбирают, — ответил дед Устин.
— А куда же — на равнину?
— А что на равнине делать?
Ардинэ и Чечек оглянулись на равнину — конные грабли заваливали последние валы.
— А куда ж тогда?
— Тогда домой, — сказал дед Устин. — Время не раннее, живот кушать просит.
Только сейчас заметила Чечек, что полдень давно прошел и жаркое золотое марево в долине погасло.
Какой-то верховой выехал из тайги. Лошадь шла крупной рысью. Старый, коричневый от загара человек подъехал к стогам. Черные усы свешивались у него по углам рта, и жиденькая бородка торчала клином.
— Эзен! — глухо сказал он.
И все разноголосо ответили:
— Эзен! Эзен!
Чечек живо обернулась: чей это такой знакомый голос?
— Дедушка Торбогош! — закричала она и замахала рукой. — Здравствуй, здравствуй, дедушка!
Строгое лицо старого смотрителя табунов Торбогоша сразу засияло и заулыбалось всеми морщинами.
— Эзен, внучка! Эзен!
Торбогош поговорил с дедом Устином, посмотрел стога, спросил, сколько скошено и сколько еще косить…
Вскоре погнали лошадей домой, в стан. Мальчишки скакали впереди, Чечек и Ардинэ — за ними. Только бригадир Кузьма остался далеко позади: он ехал шагом — боялся повредить свою новенькую голубую машину.
Старый смотритель Торбогош сначала держал коня рядом с конем деда Устина, а когда кончил разговор, пустил своего Серого. Серый поднял гривастую голову, раздул ноздри и, еле касаясь земли копытами, полетел вперед по мягкой луговой дороге. Мальчишки пытались его догнать, но мелькнул в засиневшей дали силуэт пригнувшегося к шее коня всадника в острой шапке и исчез за поворотом…
ДЕД ТОРБОГОШ
Чечек вошла в аил усталая, разгоряченная. Бабушка Тарынчак понюхала воздух:
— Не то солнце принесла с собой, не то душистые травы!
— А дедушка где? — быстро спросила Чечек.
Бабушка Тарынчак, помешивая чегень в кожаном мешке, ворчливо ответила:
— Где?.. Везде! Только в аиле никогда нету! Пустил коня, а сам поскакал баню смотреть. Баню там какую-то строят, так ему все надо…
— Поскакал! — засмеялась Чечек. — Уж ты, бабушка, скажешь. Как будто он кабарга[14] какая-нибудь.
— Вот баню строят… Что вздумает народ! Уж теперь люди все время мыться хотят, даже зимой! И в колхозе баня, и в совхозе баня… А теперь уж и в бригаде надо баню строить! Что такое? Совсем народ беспокойный стал. А что — нельзя подождать, когда будет тепло, да помыться в ручье, если хочется?.. И старый Торбогош туда же скачет!
— Да ведь он же смотритель, бабушка! — со смехом возразила Чечек. — Что ты это! Он же должен знать, какую в смотрительстве баню строят! А как же?.. А вот как построят баню, да как натопят, да нагреют полный котел воды! Сколько хочешь лей воду, сколько хочешь мойся!.. А что, бабушка, не пойдешь?
Бабушка Тарынчак вдруг улыбнулась:
— Ну, если построят да воды нагреют, чего же я не пойду? Вот еще! Люди пойдут — и я пойду.
— Да еще как радоваться будешь! А сейчас все ворчишь.
— Да что ж ворчу? Я на деда ворчу. И все бегает и все скачет, а дома его нету и нету. Всю жизнь этого старика дома нету, и обо всем ему забота! Ну, зачем ему обо всем забота, а?
— А как же ему не забота? Вот так! Да ведь он же партийный, бабушка.
Дедушка Торбогош пришел, когда уже совсем стемнело. Бабушка Тарынчак сразу забыла свою воркотню, засуетилась около очага, раздула угли, поставила на огонь чугунок с чаем, подала толкан[15], налила в чашечки молока, нарезала мяса… Дедушка уселся около огня, поджав ноги, закурил трубку. Он глядел сквозь дым на внучку свою Чечек, и суровое лицо его светлело и смягчалось.
