часть студии, где были расставлены кактусы и иглу. Пока она шла, режиссер, видимо, что-то говорил ей в наушники. На лице ее отразилось недоумение. Она наморщила лоб. Потом в ярости повернулась к телекамере, и тут ее прорвало:
«С каких это пор? Это что за новая мода воротить нос от телевидения?! Не хотеть появиться на экране? Сколько денег и усилий потрачено, чтобы найти этих несчастных и привезти их в Италию!»
Никогда еще мы не видели ее такой взбешенной. И ясно было, что она не играет: глаза вылезли на лоб, как у лягушки, лицо покрылось красными пятнами. Выглядело это очень смешно.
«Пусть зрители знают, – кричала она, – пусть знают, как к ним относятся эти отщепенцы. Кем они вообще себя возомнили?» Режиссер снова что-то сказал ей в ухо. Наверно, чтобы успокоилась. Камилла кивнула, сделала глубокий вдох, похлопала ресницами и заговорила снова:
«Вчера мы пригласили в „Сюрпризы и слезы“ дедушку с внучкой – не скажу, как их зовут, чтобы не делать им рекламы после того, как они имели наглость отказаться от нашего предложения. Мы думали, им будет интересно пообщаться с вернувшимися островитянами. Но оказалось, что нет. Что ж, тем хуже для них!»
– Надо же! – воскликнула Пульче. – Значит, ты был неправ. Как это Камилла догадалась, что мне ужасно хочется пообщаться с исследователями вулканических островов?
«Ладно, заменим кем-нибудь еще, – решила я. – А с островитянами поговорим и без „сюрпризов“, – продолжала Гальвани. – Люди ждут их уже три недели. Всем и так интересно. Я была уверена, что они уже приехали и готовятся в гримерной. И что же вы думаете? Час назад, сойдя с самолета, эти пятеро посмели заявить нашей группе: „У нас есть более неотложные дела“. Неслыханная наглость и неблагодарность! Сели в такси, и только их и видели. Но это им так не пройдет. Они заплатят нам за нарушение контракта, за ущерб – материальный и моральный. Мне плохо! Режиссер! Пустите мультфильм или научпоп про муравьев, что угодно. Я больше не могу…»
Рыжеволосая Камилла вдруг осела на пол, и двое техников кинулись к ней на помощь. Потом появилась заставка «Мир под микроскопом».
Виктор Гюго-Петрарка хохотал как сумасшедший:
– Ничего смешнее не видел! Ха-ха-ха! – Вся его огромная фигура сотрясалась от смеха.
Как раз в этот момент зазвонил колокольчик. Пульче пошла открывать. Коломба с прадедушкой услышали звук открывшейся двери, потом истошный вопль:
– Мама!!!
Потом что-то плюхнулось на пол. Это Пульче упала в обморок, обнаружив на пороге своих родителей, которые вот уже четыре года числились мертвыми, и теперь лежала на полу, как только что Камилла Гальвани в студии «Телекуоре». А синьор Петрарка, узнав сына и невестку, затрясся как осиновый лист – как тогда за обедом, обнаружив у Тали родимое пятно в виде птички.
– Но… но… Ты живой, Гильермо, – наконец пролепетал он. – И ты тоже, Антония. И хорошо выглядишь. Я думал, вы погибли. Где же вы были все это время? Почему не позвонили, не написали, не сообщили в посольство?
– Потому что на острове не было никакой связи с миром, – отвечал сын.
Антония с помощью Ланчелота и Коломбы пыталась привести в чувства Пульче:
– Пульхерия, очнись! Скажи что-нибудь!
– Так, значит, это вы довели до истерики Камиллу Гальвани, – подумал вслух невозмутимый Ланчелот. – А говорили, вернулись пятеро. Где же остальные трое?
Хотя я уже привыкла к самым невероятным и непредсказуемым поворотам событий, но…
– Альваро поехал на поезде в Геную, – спокойным голосом начала объяснять мать Пульче. – Ему не терпелось увидеть свою семью.
У меня перехватило дыхание.
«Мне нельзя падать в обморок, – подумала я. – Упаду на Пульче, плохо будет нам обеим».
– Он обещал позвонить, как только будет там, – продолжала синьора Антония, как будто речь шла о чем-то совершенно обычном. И, как в абсурдном сне, добавила: – Хена и Китукси пошли искать женский монастырь, орден с таким странным названием, «малахиты» или что-то в этом духе. Мы договорились встретиться завтра днем. Вы не возражаете, если мы пригласим их сюда? Они обе ужасно милые.
«Сейчас упадет Виктор Гюго, – подумала я. – Упадет на нас и раздавит».
Но он не упал. Просто стал совсем бледный и сказал так тихо, что я еле расслышала:
– Коломба, иди позови маму.
Я пулей слетела вниз.
Мама мне не поверила.
– Бессердечная ты девчонка! – обрушилась на меня она. – Как можно так глупо и жестоко шутить!
– Но это правда! Пойдем! Поговори сама с родителями Пульче. Ее отец – твой дядя, сводный брат Китукси. Они все были впятером на этом эфемерном острове.
Мама приложила мне руку ко лбу, чтобы проверить температуру.
– Бедная девочка, ты заболела и бредишь.
Но Лео сразу понял, что я говорю правду.
– Мама! – крикнул он зазвеневшим от волнения голосом. – Ведь ты же оставила нашим соседям в Генуе адрес Упрямой Твердыни, правда? А что, если папа придет и никого не застанет? Или увидит, что в нашей квартире живут другие люди, и подумает, что мы умерли? Или пойдет искать нас где-нибудь еще и снова потеряется…
– Успокойся, – сказала я. (Все эти вопросы я успела задать себе сама несколько минут назад.) – В любом случае он вернется в Милан. Он же знает адрес «девчонок». А они знают, что мы здесь.
Колокольчик звонил в тот вечер не переставая. И каждый раз за дверью нас ждал сюрприз.
Появились Мать Норберта и сестра Гервазия в сопровождении двух высоких негритянок. Их черные волосы были заплетены в частые-частые косички, как у синьоры Сенгор.
– Они не погибли в наводнение, как остальные жители деревни. За два дня до этого им повезло уехать в Америку с джазовым оркестром, – объяснила сестра Гервазия.
– С афроамериканским бэндом, – уточнила та негритянка, что была повыше (мы сразу поняли, что это Хена). – Они открыли нам джаз, без которого мы теперь никуда.
– Маэва! Девочка! – тихо сказала та, что была моложе, осторожно проведя пальцем по маминой щеке. – Мы не искали тебя, потому что не хотели вмешиваться в твою жизнь.
«Как бразильский телесериал, – подумала я, – и я в нем тоже кого-то играю». Невозможно было представить, что все это происходило на самом деле.
– Хена, любимая! – Синьор Петрарка крепко обнял старшую негритянку и зарылся лицом во все эти черные косички.
– Виктор! Как будто не было всех этих лет, – смущенно отвечала Хена. – Все эти годы я помнила моего итальянца.
Коломбе смешно было думать, что эти двое влюбленных стариков – ее прадедушка и прабабушка.
Позвонили «девчонкам», чтобы рассказать им
