— Зачем тебе всё это, княжич? Сам наследником хочешь сделаться? Ох, не думал, что в твоём сердце эта червоточинка тоже есть: все люди желают власти. Ты так и знай: Лютомилка наша хоть и деваха, а на троне ей самое место. Хватка — ух, щучья! Сомкнёт зубы — вовек не разожмёшь.
— В этом мы с ней оба в отца, — хохотнул Лис.
Он не стал разубеждать Мокшу и говорить, что затеял всё не ради трона. Пусть думает, что хочет. Главное уже прозвучало: даже если болотник сбежит по дороге — змейки-кощейки уже услышали заветное слово и Кощею непременно донесут. Впору было выдохнуть с облегчением: сон-то в руку оказался.
Признаться, в иное время он не стал бы выдавать Лютомила отцу. Зачем? С таким знанием можно было бы легко диктовать наследнику свою волю. Правда, пришлось бы держать ушки на макушке и постоянно ждать удара из засады: Лютомил всё сделал бы, чтобы убрать с пути ненужного свидетеля. Но в нынешней ситуации выбора не было: Кощею следовало узнать правду. Алатану он не пощадит, значит, место княгини по праву получит Василиса. А княгине положено в собственных покоях обитать, не в башне без дверей. Эта привилегия даст ей какую-никакую свободу передвижений и шанс на побег.
— Идём, — он потащил упирающегося Мокшу за собой.
— Прямо сейча-а-ас?
— А чего ждать?
— Так едва рассвело. Кощей ещё почивать изволит!
Лис остановился, приблизил своё лицо к перепуганной жабьей морде и не без удовольствия рявкнул:
— Ничего. Ради такого дела проснётся!
У дверей в Кощеевы покои их остановили две строгие мары — Маржаны среди них не было — и нестройным хором оповестили:
— Князь отсыпаться изволит, беспокоить не велел.
На Лиса это не произвело никакого впечатления. Он шагнул вперёд и с нажимом потребовал:
— Пропустите. Вести не терпят отлагательств.
Бдительные стражницы переглянулись. Похоже, они были в замешательстве. С одной стороны, Кощей, конечно, не велел… а с другой — княжичу вот так запросто не откажешь.
Пока они раздумывали, Лис заорал из-за двери:
— Просыпайся, отец! Беда! Предатель в замке!
Мар тут же как ветром сдуло, а двери сами собой распахнулись — путь был свободен.
Кощей, казалось, не спал — просто лежал с открытыми глазами. Взор был мутным, а взгляд — остановившимся. Лис доселе не видел отца спящим, но слухи ходили, что сон князя тоже был особенным и очень уж напоминал смерть: и без того холодная кожа леденела, руки-ноги деревенели, как у покойника, и даже дыхание останавливалось. Бр-р-р, жутко, наверное, с таким в одной постели проснуться. Особенно ежели не знаешь, что такой мёртвый сон бывает.
— Что за шум? — отец оторвал голову от подушки, моргнул. В чёрные глаза постепенно возвращалась прежняя ясность. — А, Лютогор, ты? И Мокша?
Он нахмурился. На лбу, обтянутом пергаментно-бронзовой кожей, пролегла глубокая борозда.
— Надеюсь, повод стоящий. А не то прокляну обоих, так и знайте. Ишь чего удумали — князя в неурочный час будить.
Тут-то Лис всё и выложил как на духу, периодически толкая Мокшу локтем в бок, чтобы тот поддакивал. Кощей с каждым словом становился всё мрачнее, а потом вдруг резко встал в рост (и как только умудрялся выглядеть грозно даже в ночной одёже?) и зычно рявкнул:
— Собрать всех в тронной зале! Немедленно!
— К-к-квак в тронной зале? 3-зачем? — обречённо всквакнул болотник.
Кощей вперил в него злой взгляд:
— Затем, что подобным обвинениям не след оставаться за закрытыми дверьми. Пущай виновные по закону отвечают. А коли сумеют оправдаться, вина падёт на головы обвинителей. Ясно вам? Лютогор, помоги мне одеться.
Лис подал отцу рубаху, жилет с высоким воротом и бархатный кафтан — те самые, что видел в кошмарном сне Лютомила. Вроде бы и не выбирал нарочно, а одёжа будто бы сама в руки прыгнула. Кощей натянул рубаху, поморщился, глядя на мятый чёрный шёлк, и швырнул в сына скомканным спальным халатом, мол, забери это и унеси с глаз долой.
Снаружи началась какая-то беготня, окрики и кряхтение злыдней — те всегда издавали странные звуки, когда особенно усердствовали.
— Посох мне! — скомандовал Кощей, протягивая руку. — Так, а теперь венец.
Княжеские регалии были тяжёлыми — Лис едва сумел их поднять. И как у отца только голова и руки не отваливались от такой тяжести? Небось, зачарованные реликвии, только своему хозяину служат — другого объяснения не было.
— За мной!
Кощей быстрым шагом направился в знакомую Лису круглую комнату — туда, где стояло навье зеркало. Остановился, полюбовался собственным отражением и, удовлетворившись видом, трижды тронул посохом серебряную оправу.
Зеркало пошло рябью, и через мгновение в нём возникло изображение тронной залы. Кощей кивком показал Лису, мол, идите первыми, пнул под зад замешкавшегося Мокшу — и сам шагнул следом.
Зала уже была полна народу — слуги постарались, подняли на уши всех. Одни явились бодрыми и одетыми, другие — считай, в чём их подняли с постели — босые, простоволосые. Кто-то напялил кафтан шиворот-навыворот, кто-то обул разные сапоги, а уж сколько человек позабыло снять ночной колпак — и вовсе не сосчитаешь. Оба советника и Лютомил с матерью тоже были здесь: чинно вошли, заняли свои места подле трона и замерли в ожидании. В воздухе стоял гул, словно в растревоженном улье, но при появлении Кощея всё вмиг стихло. Подданные смотрели на князя со страхом и тревогой, ожидая распоряжений.
Кощей поманил пальцем Мокшу. Тот на дрожащих лапках сделал шаг вперёд.
— Иди-иди, — навий князь взял болотника за плечи и развернул его к собравшимся. — А теперь поведай им всё то, что говорил Лютогору и мне.
Он сел на трон, подперев кулаком острую скулу, и приготовился слушать.
— Я? — Мокша нервно икнул и обернулся к Лису, ища поддержки.
Тот подбодрил, как мог, — шепнул одними губами:
