— Он вообще-то не к вам приехал, а к нам, — начал набивать цену этой встрече Титирикэ, — но если у кого-нибудь из вас есть денежки, так и быть… Я как-нибудь спрячу вас в своем классе, хотя это, конечно, не так-то уж просто сделать!.. Ну ладно. Так и быть… Только для вас… Из дружбы…
Первоклассники стали торопливо шарить по своим карманам, а девчонки уткнули носы в портфели.
«Дзинь-дзинь-дзинь», — звенели монетки — теперь уже не в кармане первоклассников, а в кармане Титирикэ.
Титирикэ спрятал малышей под партами, пока в классе не было ни поэта, ни учительницы. Они уже все шёпотом называли его не иначе как Титирикэ Иванович.
Из-под парт первоклассники могли видеть только ноги столичного поэта, но Титирикэ сказал, что им и этого достаточно за те гроши, которые он получил.
Поэт стал рассказывать ученикам что-то такое, отчего они всё время хохотали, а потом читал стихи.
Половины из того, что говорил поэт, первоклассники не могли разобрать, а второй половины они не понимали, поэтому всё время недоумевали, почему так смеются ребята, даже спросили об этом у Титирикэ шёпотом (он из солидарности тоже сидел на полу).
От нечего делать первый класс продолжал из-под парт пялить глаза на ботинки кишинёвского поэта, но всё равно почти ничего не понимали, кроме того, что у него тоже есть мама и он её очень любит. Когда же поэт неожиданно закашлялся, то один первоклассник довольно громко пробубнил из-под парты: «Лучше бы я мороженого поел на улице!..»
Всё это было для Титирикэ ещё полбеды, настоящая беда началась тогда, когда разбаловавшиеся под партами первоклассники стали хохотать во весь голос — и больше всего почему-то в тех местах, где поэт не говорил ничего смешного.
Непрошеных гостей учительница вылавливала по одному и выдворяла в коридор, откуда они убегали на школьный двор. Другие и сами стали уползать из класса. Когда же выяснилось, что всю эту суматоху устроил не кто иной, как Титирикэ, то из класса попросили и его.
Во дворе первоклассникам было гораздо интересней, чем в классе. Одни стали вертеться возле машины поэта и задавать всякие вопросы шофёру. А так как этот шофёр был из города, то один из первоклашек потянул его немного за усы: решил проверить, не приклеены ли они, как в театре.
Тут во дворе появился Титирикэ, и одна из самых бойких девочек подбежала к нему:
— Титирикэ Иванович! Мы ведь не видели поэта, а только его ноги, так что верните нам деньги, а то родителям пожалуемся!..
Титирикэ задумался, словно шахматист, играющий на звание чемпиона мира. Потом сбегал в магазин и вернулся с полной шапкой мороженого.
— Это вам от столичного поэта! — заявил Титирикэ. — Вместо стихов. Кушайте на здоровье!
Первоклассники быстро разобрали эскимо и подумали про себя, что поэт — это, видно, тот, кто делает сладости, разъезжает на машине по сёлам и продаёт их детям. А Титирикэ с горя съел целых пять эскимо без передышки. У него была надежда, что никто, кроме него и первоклассников, про эту историю ничего не узнает, но на второй же день оказалось, что и Груя, и весь класс вслух обсуждали поведение Титирикэ.
— Распетушился что-то он чересчур. Кукарека Титирикович! — сказал Груя.
— Но ведь я же им мороженого потом купил, — слабо защищался Титирикэ шёпотом: от пяти эскимо он потерял голос.
— Да, купил, — согласился с этим Груя, — но, выходит, ты угостил этих цыплят на их же деньги. Эх, ты!
Титирикэ пробовал защищаться, но класс решил применить к нему самое большое наказание и звать его отныне не Титирикэ, а Кукарека… и, конечно, без всякого Ивановича!
Как раз именно в этот несчастный день из города привезли совсем новую парту. И Титирикэ обрадовался этому, а учительница ещё больше обрадовалась, — ей ведь почти три дня пришлось простоять на ногах все уроки!
«Дела-а», — размышлял Титирикэ, сидя за своей новой партой, без голоса и без имени. Ему, честно говоря, было о чём подумать… Хотел обзавестись отчеством, а остался даже без имени, теперь он только и слышит со всех сторон: «Кукарека! Кукарека!..» Даже учительница и та один раз назвала его Кукарека. Правда, она сказала, что оговорилась, и попросила извинения… Но от этого Титирикэ не стало легче. А тут ещё на перемене один первоклассник встретил его в коридоре, да как крикнет на всю школу: «Здравствуйте, Кукарека Иванович!»
— Знаешь что, — жалобно оборвал его Титирикэ, — ты мне пока только Титирикэ говори, не надо называть меня Ивановичем, и Кукарекой тоже не называй! — И даже по голове первоклассника погладил. А про себя подумал: «Хорошо ещё, что про всё это дома ничего не знают. А то отец ездил вчера на мельницу… Когда мама снова сготовит вареники, никакая новая парта их не выдержит… вот тогда мы посмотрим ещё, какой я им Кукарека!..»
Сон Груи, который он не рассказал почти никому
Мать поставила бочку у колодца, но наполнить её водой должен был Груя.
«О-го!» — измеряет бочку глазами мальчик. Чтобы достать до отверстия, придётся ему стать на табуретку. А пузатая до чего поискать ещё такую. Можно подумать, это от неё все остальные бочки родились.
Мальчишки шли уже купаться к пруду, а Груя ещё и не начинал работу: всё думал и переживал, что бочка большая… Тут солнце поднялось, разогрело всё на земле, в том числе и бочку, того и гляди рассыплется она от жары. Сидит Груя. Ждёт Груя. С бочки глаз не сводит. «Нет, видно, солнце мне не помощник, — думает он, — хочешь не хочешь, а придётся её наполнять…»
Груя почесал голову и опустил ведро в колодец.
«Буль-буль…» — проглотила бочка десять вёдер.
«Буль-буль…» — Ещё десять проглотила!.. Вот ненасытная!
Воробей, у которого гнездо в колодце, три раза уже приносил птенцам по мошке, а съесть их самому пришлось — не мог добраться до птенцов! Попробовал было угостить ими Грую — задобрить его, но тот не проявил никакого интереса. «Хорошие мошки, чего ему ещё надо!» подумал воробей.
Груя между тем уже налил в бочку тридцать три ведра и нашёл камышинку, чтобы узнать, много ли воды ещё понадобится. Выяснилось, что с таким усердием её и до вечера не наполнить…
— Надо отдохнуть чуток, — пожалел сам себя Груя.
Уселся он поудобнее возле бочки да и уснул. Приснилось ему, будто он пошёл искать отца, чтобы тот помог ему наполнить эту проклятую бочку.
Идёт это он, и кажется ему, вроде бы он в своей деревне, а вроде бы и нет, потому что вокруг Груи одни феи порхают…
И он у фей этих всё про отца спрашивает, а те в ответ только плечами пожимают, — не видишь, мол, разве, что в селе нет вообще ни одного мужчины?.. Оглянулся Груя и видит, что улицы действительно пусты, и ещё видит он, как подходит одна фея к колодцу, ведя за уздечку лошадь. Груя наполняет ведро водой, чтобы угостить коня, но он не пьёт, а тянет свою морду к рукам мальчика, чтобы его погладили. Тогда Груя снимает с головы свою шляпу и надевает её на голову коню, привязывая к гриве.
«Пусть лошадь носит мою шляпу», — подумал Груя и даже, вроде бы, вскочил к ней на спину. И показалось ещё Груе, что лошадь загордилась, что несёт на себе такого доброго всадника, который для неё даже шляпы своей не пожалел, только всадник что-то слишком лёгкий, как перышко.
«Стук! Стук!» — слышит вдруг Груя звук топора в соседнем дворе. «Может, это отец?» — думает он, заглядывая в щель между досками забора. Где там! Это другая фея, оказывается, колет дрова. Груя хочет зайти во двор, но большая лохматая собака выходит ему навстречу.
— Брысь! — кричит фея собаке, словно кошке, размахивая поленом. Смотри, а то укусит, — предупреждает она Грую.
Но собака уже приветливо виляет хвостом: давно она не видела средь белого дня мужчину возле этого дома!
Груя поплевал на ладони: ну-ка, мол, давайте сюда топор. А фея заглянула ему в глаза, погладила по голове и только спросила:
— А хочешь, я тебя угощу варениками с вишнями?
Ну как можно отказать фее, тем более, что вареников с вишнями вдруг так захотелось, что слюнки потекли.
Тем временем фея берёт Грую за руку и ведёт его в дом. Наелся Груя вареников, вместе с ним и фея отведала их, но — как птичка, не поела, а поклевала чуть-чуть.
Когда Груя захотел после этого снова взяться за топор, фея не дала его мальчику.
— Спасибо, что ты пообедал со мной, — сказала она. — Когда одна совсем аппетита нет, а с дровами я и сама справлюсь.
Как раз в это время на дороге послышались чьи-то шаги. Из-за забора фея увидела только шляпу.
— Оказывается, вас двое!.. А я думала, ты один…
Груя хотел объяснить, что это лошадь идёт в его шляпе, но ему почему-то стало неловко, и он промолчал.
А лошадь, чувствуя, что мальчик во дворе, остановилась. Теперь она была впряжена в коляску. На месте ездового восседала тоже фея, она и окликнула Грую.
— Садись! — сказала фея приветливо и посадила его рядом с собой.
