— В казарму не веду, переедете — сами познакомитесь, — продолжал Копылов. — А вот тут придется задержаться. Тут вы будете проводить немало времени. Это спортивный городок.
Некоторое время солдаты стояли молча. Спортгородок и впрямь был великолепен.
В огромном неглубоком котловане меж газонами и цветочными клумбами, на плотно утрамбованных песочных площадках стояли десятки перекладин, брусьев, помостов с наборами гирь, гантелей, штанг, гимнастические скамейки. Ввысь вздымались столбы, с перекинутых по ним балок спускались шесты и канаты. От площадки к площадке шли прямые асфальтовые дорожки. Снаряды были выкрашены белой и красной краской. И эти краски, и яркость цветов и золотого песка, и зелень травы создавали какое-то приподнятое, радостное настроение. Больше всего поражали удивительная чистота и аккуратность всех этих цветников, газонов, дорожек. Нигде ни единой бумажки, щепки, бечевочки. Казалось невероятным, что с утра до вечера посменно несколько сот человек занимаются здесь спортом.
Вокруг на зеленых валах шелестели листвой липы.
Одну из сторон прямоугольника, в котором располагался городок, занимало странное сооружение.
На высоких столбах из конца в конец, то поднимаясь на пятиметровую высоту, то опускаясь, бежал эдакий рельсовый путь из балок с поперечными частыми шпалами в виде круглых жердей. Это было похоже на транспортер для багажа, который Ручьев видел однажды на московском аэродроме, когда встречал прилетавшего из-за границы отца.
Тоже вот такие круглые жердочки — они вращались, и по ним скользили чемоданы, сбрасываемые без особой деликатности с грузовых тележек.
Только здесь жердочки не вращались, они были намертво зажаты между балками и сверкали полированной желтизной.
Заметив любопытство солдат. Копылов усмехнулся.
— Вот подтягиваетесь за жердочку на одном конце и, перебирая руками, на весу, двигаетесь до другого конца. Общая протяженность метров сорок. Кто хочет попробовать?
— Я, я, я, — раздались голоса.
Первым выскочил Костров. Сбросив ремень, он ловко подтянулся. Вверх, вниз, снова вверх и все время вперед от жердочки к жердочке. Постепенно движения его стали замедляться. У главного подъема он уже еле двигал руками и наконец спрыгнул на дорожку.
— Ну что вы, товарищ гвардии старший лейтенант. — Костров махнул рукой. — Тут и в спортивном костюме не одолеть, а уж в сапогах-то…
Копылов улыбался.
— Вот командующий к нам приезжал и, когда сюда пришел, то же самое сказал. Мы его попросили вызвать любых троих, первых попавшихся. И все трое одолели.
Солдаты молчали, недоверчиво поглядывая на Копылова. Еще несколько человек попробовали свои силы, но также безуспешно.
— Ничего, — утешил Копылов, — держу пари с любым, что к концу службы будете на этой штуковине, как на бульваре, прогуливаться. Еще песни напевать.
Солдаты заулыбались.
— Пошли дальше, к канатам и шестам.
В это время к городку приблизилась еще одна группа новобранцев — старший лейтенант Васнецов тоже проводил экскурсию.
— Взвод, стой. Направо! Равняйсь! Смирно! Вольно! — слышался его зычный голос — Объясняю. Дорожка для подтягивания. Необходимо подтянуться и на одних руках осуществить переход до другого конца.
— Невозможно… — проговорил кто-то.
— Рядовой Трубин, выйти из строя! — резко скомандовал Васнецов.
Трубин не очень уверенно, проталкиваясь, вышел вперед.
— Рядовой Трубин, наряд вне очереди за разговоры в строю. Повторите!
— Есть наряд вне очереди, — уныло повторил Трубин.
— Рядовой Трубин, — еще громче произнес Васнецов, — наряд вне очереди за разговоры в строю!
— Есть наряд вне очереди за разговоры в строю. — еще печальней пробормотал Трубин.
— Становитесь в строй.
Трубин хотел было повернуться, но, спохватившись, повторил:
— Есть встать в строй.
Даже не поглядев ему вслед, Васнецов подошел к первой жердочке и, не расстегнув ремня, не сняв фуражки, уверенными, ловкими движениями начал перебирать руками.
Солдаты молча смотрели, как он закончил путь на другом конце сооружения, спрыгнул на землю и неторопливым шагом вернулся к ним.
Только краска, еще не сошедшая с лица, и бисеринки пота над губой свидетельствовали об испытанном напряжении.
— Равняйсь! Смирно! Нале-во! — скомандовал Васнецов своим обычным, ровным голосом.
Солдаты Копылова, стоявшие у канатов и шестов, с любопытством следили за всей этой сценой. Потом словно по команде перевели взгляды на своего командира, но тот продолжал объяснения.
— А теперь, — объявил он, — идем в спортзал.
Зал оказался не менее великолепен, чем городок, — гигантское помещение, в котором можно было играть в баскетбол и волейбол, У стен висели перекладины, опускавшиеся автоматически одним нажатием кнопки. Так же с помощью кнопки поднимались утопленные в полу брусья.
В отдельном небольшом зале был оборудован тяжелоатлетический помост, в другом — ринг, в третьем лежал мат для борьбы и самбо.
Здесь тоже все сверкало чистотой.
Лучи солнца проникали в большие, добросовестно вымытые окна, защищенные сеткой, и ложились широкими бликами на натертый пол.
Копылов предложил солдатам испробовать снаряды. Сразу же загремела штанга, гулко зазвучали голоса и смех, заскрипели перекладины.
Тут Ручьев смог показать себя. Снисходительно улыбаясь, он раз за разом, словно это ему ничего не стоило, поднимал к поднимал штангу.
— Ну дает Ручей! — восхищался Дойников, раскрыв рот и глядя на Ручьева своими огромными голубыми глазами.
— Подумаешь! — фыркнул Щукин. — Эй, Ручей, иди, поборемся.
Не успел Ручьев выйти на мат, как Щукин быстрым, ловким движением, схватив его за рукава, словно перетек из одного места в другое, увлекая противника. Зал неожиданно крутанулся и по спине Ручьева вдруг чем то вдарили плашмя, выбивая воздух из легких. Не сразу он понял, что припечатан к полу. В поле зрения появилось лицо Щукина.
— Давай вставай — сказал он, протягивая руку, — Если хочешь, я тебя так же научу.
— Ой Щукарь, ну Щукарь! — восторженно вопил Дойников.
Ручьев, раскрасневшийся и воинственный, вскочил на ноги и бросился на весело смеявшегося Щукина. Через мгновение под общий гогот он снова лежал на ковре.
Подошел Копылов.
— Ничего, Ручьев, не унывай! Ты штангист, он самбист, а там боксер — кивнул на парня, увлеченно колотящего грушу. — Научим. Еще возьмешь реванш. Я тоже, когда первый раз в зал пришел, только и делал, что летал вверх тормашками.
Солдаты обступили Копылова.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, а теперь? У вас есть разряд? — Дойников даже подпрыгивал от возбуждения.
— Теперь-то есть, — улыбался Копылов.
— А у нас? Мы сдадим на разряд? А драться тоже научите? — не унималсяДойников. — Вот Щукарь. Здорово! Я тоже так хочу! А вы с ним справитесь?
— Сами увидите, мы еще поборемся. Устроим командные соревнования. Мы с Ручьевым, а ты, Дойников, с Щукиным. Посмотрим, чья возьмет! А вот драться мы не учим. Мы учим применять имеющиеся у вас оружие, руки и ноги, для защиты Родины от врага. Семь потов с вас сойдет, зато в трудную минуту вы сможете выйти победителями в рукопашной против нескольких врагов.
Солдаты долго не могли успокоиться. Они смеялись, кричали, налетали друг на друга, пытаясь сбить с ног. Не улыбался только Ручьев.
— Становись! — скомандовал наконец Копылов. — У нас много всего впереди. Половину не обошли.
И они еще долго ходили по аккуратным асфальтовым дорожкам вдоль зеленых аллей.
Смотрели классы, где им предстояло заниматься, полосу препятствий, пугавшую их, казалось, непреодолимыми преградами.
Смотрели стрельбище, пахнущее свежим деревом и землей.
Смотрели парашютный городок, с его вышкой и странными, непонятными сооружениями.
Они долго ходили, робея и удивляясь, и думали, как все здесь увлекательно и сложно. И неужели все это можно освоить, ко всему привыкнуть, все одолеть.
Так ходили до них тысячи таких же ребят, так будут ходить тысячи после них.
И невдомек им было, что настанет день, последний день в части, когда они пройдут этой же дорогой, прощаясь, любовно похлопают кожаный круп гимнастического коня, легко взметнут когда-то такую тяжелую штангу, покачаются на стапелях, шутя перепрыгнут казавшийся непреодолимым ров на полосе препятствий…
И уедут.
И еще долго, всю жизнь, будут помнить военный городок, городок, куда приезжают юноши и который покидают мужчины.
Ладейников и Николаев заканчивали обед. Подробно обсудив новое пополнение, генерал предавался воспоминаниям.
Уносясь мыслями в прошлое, Ладейников вспоминал не только приятное и славное, не только дни удач и побед. Нет, Ладейников хорошо знал цену этим победам, слишком хорошо помнил приведшие к ним дороги, чтобы откреститься от горьких минут, забыть трудности и неудачи первых военных дней.
