— Вот черти! Вымахали! Не напасешься. Ну где я на них наберу, товарищ гвардии лейтенант? Хоть филиал «Богатыря» открывай.
Суета, возня, крики долго не смолкали, пока наконец новобранцы хотя бы по внешнему виду не превратились в солдат. Еще не одну неделю они будут без конца одергивать рукава, поправлять ремень, сдвигать пилотку, добиваясь, чтобы все было пригнанным, сидело ловко и ладно, как сшитое на заказ.
Копылов, расположившись на скамеечке под липами, ожидал своих подопечных.
К нему подсел его, как говорили в дивизии, «друг-соперник» и «высокочтимый коллега» старший лейтенант Васнецов. Он тоже командовал ротой и тоже вот-вот должен был стать капитаном. Они одновременно пришли в училище, одновременно его кончили, и были оба направлены в эту гвардейскую дивизию.
И всегда во всем соревновались: на самбистском ковре и в кроссе, в тире и на волейбольной площадке, в учебе и в сдаче экзаменов. А позже — в подготовке своих солдат.
При этом постоянно спорили, не имея, казалось, ни одного вопроса, по которому придерживались бы сходных взглядов.
Васнецов — высокий, стройный, щеголевато подтянутый — с явным неодобрением наблюдал, как Копылов пускает к небесам колечки сизого дыма.
— И курит, и курит, и курит… Просто удивительно, сколько за день ты выкуриваешь. Две пачки, три?
— Одну, — невозмутимо сообщил Копылов и, сделав паузу, добавил: — Неполную.
— Авторитет теряешь, — Васнецов говорил серьезно. — Учишь солдата, что пить вредно, курить вредно, спортсменам тем более, а сам пример подаешь.
— Подаю, — охотно согласился Копылов. — Но, — и он поднял указательный палец, — тут же учу: не во всем командир пример.
— А как же Устав? Статья пятьдесят четыре? «Командир должен подавать пример безупречного поведения», — ядовито заметил Васнецов.
— Нарушаю, — согласился Копылов, — а ты? Где в Уставе сказало, что командир должен быть сухарем, что, как завидит солдата в радиусе десяти километров, должен поджать губы, нахмурить брови и перестать говорить по-человечески, а только цедить слова?
— Это — я?
— Это — ты.
— Не по тому пути пошел, — грустно качая головой, констатировал Васнецов, — в писатели бы лучше подался. В научную фантастику. Цены б тебе не было. Смотри-ка, на протяжении одной сигареты написал целый литературный портрет гвардии старшего лейтенанта Васнецова Эн Ге!
— А что, не прав? Ну скажи, Николай, ты вот за все годы, что служишь, хоть одному своему солдату сказал «ты»?
— Ну и что? Есть Устав, и в Уставе…
— Да брось ты. При чем тут Устав? Это ты такой, а не Устав. Если мне на два дня раньше, чем тебе, капитана дадут, ты небось и со мной эти два дня на «вы» будешь…
Васнецов не ответил.
Со склада начали выходить и строиться солдаты. Пора было идти к ним.
— Итак, товарищи, — громко и торжественно произнес Копылов, обращаясь к притихшему строю, — теперь вы солдаты Гвардейской Краснознаменной воздушнодесантной дивизии. После присяги получите гвардейские знаки. Надеюсь, вы понимаете, к чему вас это обязывает. Сейчас вы будете в карантине, пройдете курс молодого бойца, примете присягу. После мандатной комиссии вас распределят по подразделениям, и в случае боевой тревоги вы, даже находясь в карантине, займете места ваших уволенных в запас товарищей согласно боевому расчету. Завтра с утра я покажу вам расположение части. А пока старшина отведет вас в палатки.
— Рота, смир-рно! Напр-р-раво! Шага-ам марш! — гулко разнесся голос старшины. Пока еще не совсем в унисон, шеренги затопали, удаляясь в сторону лагеря.
Копылов, не двигаясь, долго смотрел им вслед.
У границы военного городка, на отшибе около оврага, стояли палатки.
Место было возвышенное, легкий ветерок доносил сюда горький полынный дух, аромат трав, запах пыли со светлевшей в долинке проселочной дороги, по которой изредка проезжал бензовоз или «газик». Порой слышались то глухие, то ясные и четкие звуки выстрелов — невдалеке находилось стрельбище.
К палаткам вела хорошо утрамбованная тысячами ног дорога. По ее сторонам высились на небольших каменных подставках бомбы и снаряды из дерева и фанеры. Они были сделаны не очень искусно, краска вылиняла и облупилась, и, прочтя на прибитой табличке, например, «авиабомба, начиненная тротилом, вес 2000 кг», особого почтения никто к ней не испытывал.
Палатки стояли ровными рядами, перед каждым рядом возвышался щиток с боевым листком. Метрах в ста располагались летние классы, похожие на беседки в детских садах — у каждой группы своя.
Только таблицы с изображением танков, самолетов, орудий, висевшие в этих беседках, говорили о том, что занимаются здесь не малыши, и делами совсем не детскими.
Ручьев, Дойников, Костров, Сосновский. Хворост и Щукин попали в одно отделение и жили в одной палатке. Командиром отделения временно — до конца пребывания в карантине — назначили Сосновского, Когда ему сообщили об этом, он сказал «есть». А вернувшись в палатку, внимательно посмотрел в глаза товарищам. И всем стало ясно, что он начальник.
Свой авторитет Сосновский укрепил в тот же день с помощью несколько необычного педагогического приема. Около девяти вечера, в личное время, в палатку заглянул Хворост и, хитро подмигнув, высунул из кармана головку зеленоватой бутылки.
Сосновский молча и понимающе кивнул и указал глазами в сторону кустарника на другой стороне оврага.
Так же молча он направился туда, а за ним с минутным интервалом в целях конспирации проследовали Хворост, Костров и Щукин.
Забравшись в кустарник, все уселись по-турецки, в кружок. Потирая руки, Хворост достал бутылку, подкинул на руке.
— Погоди, — тихо сказал Сосновский, — дай-ка сюда. Не знаешь, как с ней обращаться.
— Я не знаю? — Хворост был возмущен. — Да я…
— Дай, покажу, — потребовал Сосновский, чуть-чуть повысив голос, и, когда Хворост нехотя протянул ему бутылку, резким и коротким движением разбил ее о камень. — Вот так с ней обращаются, — сказал он опять очень тихо. — Ясно? По крайней мере, на все время, что мы здесь. Вопросы есть?
И он обвел своих потрясенных товарищей спокойным, внимательным взглядом.
Потом встал и неторопливо пошел обратно в лагерь. Первым нарушил молчание Костров.
— Выпили, — констатировал он с явным злорадством, непонятно к кому относившимся.
— Ну ладно, ну погоди… — бормотал Хворост, — ничего, ничего…
Щукин только махнул рукой.
Утром Ручьев, засунув руки в карманы, стоял перед боевым листком и с улыбкой невыразимого, как ему казалось, презрения читал бичующие сатирические строки:
Ручьев что днем, что ночью руки
В карманы убирает,
А как услышит ложек звуки,
Их тут же вынимает.
Под обличительным четверостишием был изображен солдат с четырьмя руками — две были глубоко засунуты в карманы, а две жадно хватали ложки и дымящиеся котелки.
— Поэт… Бальмонт… — вложив в эти слова всю иронию, на какую был способен, громко произнес Ручьев и оглянулся. Но заряд пропал даром: поблизости никого не было.
— Взвод, выходи строиться! — раздалась громкая команда.
И Ручьев, выпростав руки из карманов, побежал к месту построения.
На следующий день была экскурсия. Старший лейтенант Копылов намерен был в соответствии с традицией провести своих подопечных по расположению части, все показать, объяснить. Пока в общих чертах.
Современный военный городок, в котором квартирует дивизия, это целый город. И совершить по его расположению экскурсию дело крайне увлекательное.
— Это гостиница, — кивком головы Копылов указал на аккуратное двухэтажное здание, расположенное у ворот.
— Для кого? — раздался из рядов чей-то голос.
— Для твоей девушки, — ответил Копылов. Послышался смех. — Вот приедет к вам в гости девушка, или мать, или бабушка, остановится в этой гостинице. А вопросы, между прочим, будете задавать, когда скажу.
— Ясно, — раздался тот же голос.
— Спасибо, — поблагодарил Копылов под новый взрыв смеха. — Это, — продолжал он. — штаб. Там командир части, службы, дежурный по части и так далее. Там же Знамя части. Около него находится пост № 1. Его доверяют обычно лучшим солдатам части. Хотелось бы, чтобы вы тоже побывали на этом посту.
Копылов, как заправский экскурсовод, вел своих людей — ему не хватало только указки.
— Клуб. Думаю, не каждый населенный пункт может похвастаться таким.
Действительно, огромный зал, отделанный деревянными панелями, фойе, библиотека, широкие лестницы, просторные буфеты — все было настолько городским, что у Ручьева заныло сердце.
— В казарму не веду, переедете — сами познакомитесь, — продолжал Копылов. — А вот тут придется задержаться. Тут вы будете проводить немало времени. Это спортивный городок.
