Но однажды наш мастер весь день просидел средь корзин: ни один покупатель к нему не пришел в магазин!.. День прошел, два прошло, и четыре, и пять — но никто не хотел корзины его покупать. И как-то под вечер снова к мастеру имя пришло и с тревогой спросило его:
— Человек, что случилось, ответь, ради бога? Все хулят меня, все ругают, в двери стучусь, но никто меня в дом не пускает. Я не согласен мириться с такою судьбой, и поэтому я ухожу… Я прощаюсь с тобой!
Имя исчезло, и мастер остался один. Что ж теперь делать? С грустью он оглядел магазин.
— Понял я, — он сказал, — это была западня. Проклятая жадность и лень погубили меня. Я остался без имени — нету печальней удела. Но я знаю, что нужно делать! Работой своей и руками своими я прославлю опять мое имя!
Он стал со стараньем работать с утра до заката, и были корзины красивы его и прочны, как когда-то.
Но прошли не недели, а долгие, долгие годы, пока его имя прославилось вновь средь народа.
Купили Анче пояс новый — красивый, узенький, лиловый. Обрадовалась Анче:
— Я надену свой новый пояс необыкновенный — пусть смотрит на меня вся наша улица и тонкой талией моей пускай любуется.
И Анче поясок так затянула туго, что мама просто онемела от испуга: как все подруги, дочь была еще вчера, ну а сегодня стала тоньше комара!
Обновку Анче тете показать решила:
— Ну я пошла! — и в гости заспешила.
Сказала тетя:
— Я ждала тебя, дружок. Какой чудесный ты надела поясок! Встречала в городе кого-нибудь едва ли я с такой же тонкой и красивой талией. Как хорошо, что ты ко мне пришла — я столько сладостей сегодня напекла. Сейчас мы будем пить с тобою чай, и все попробовать ты мне пообещай!
Сначала Анче съела пахлаву, потом пирожное, печенье и халву, потом конфеты и со сливами пирог…
Но тут лиловый поясок промолвил: «Ох!»
Я не был там, но слышал от людей, что эту сцену видел воробей. Сказал он Анче, заглянув в окно:
— Чирик! Должна ты выбрать что-нибудь одно: или пирожные, печенье и пирог, или красивый новый поясок!
В одном саду росла когда-то слива. Ах, как была она кудрява и красива! Увидев, как весна в саду хлопочет, она с улыбкой говорила почкам:
— Вы спите — а весна уже смеется. Раскройтесь — будем радоваться солнцу: оно светить не устает на небе синем. Пускай узнают все, как мы красивы!
И почки слушались и сразу раскрывались и с птицами и пчелами шептались. А птицы пели, как им слива нравится — что нет в саду другой такой красавицы.
Дни проходили, и цветы на землю падали, не огорчая дерево, а радуя. Ведь слива знала, что наступит осень, и ветви будут тяжелеть и плодоносить, и радовалась этому безмерно…
Но рядом с садом тем стояла верба. Конечно, и она была красива, цвела весною, но плодов не приносила. Жила она, страдая и терзаясь: ее съедала к гордой сливе зависть. Она твердила:
— У моей соседки пусть ураган все обломает ветки! Хоть я со сливой вовсе и не в ссоре, но пусть скорее у нее засохнет корень. Хоть на соседку я нисколько не в обиде, пусть съест все ее листья жук-вредитель.
А слива не имела представленья о злости вербы, о ее волненьях. Она цвела и становилась все красивей, плоды и радость людям приносила.
А злости вербы не было предела, и постепенно зависть вербу съела. Ни сна она не знала, ни покоя… И стала верба черной и сухою. И все о ней давным-давно забыли: стрекозы, птицы…
И ее срубили.
Безотказно подушка человеку служила, возвращала ему и здоровье и силы. Хоть была, скажем прямо, она не нова, каждый вечер ложилась на нее голова.
— Голове-то, конечно, со мною удобней, родилась я послушной, и мягкой, и доброй, — говорила подушка, тоски не скрывая, — ну а я-то лежу здесь весь век, как больная. До чего же обидно и неправильно это! Как другие, могла бы бродить я по свету. Нет, поверьте, всю жизнь здесь лежать я не буду. Этой ночью, пожалуй, убегу я отсюда.
И лишь звезды украсили темный купол небесный, убежала подушка и во мраке исчезла: через двери во двор, в переулок пустынный, дальше — спящею рощей и притихшей долиной прямо в лес, где во тьме все таинственно тонет, где ее человек ни за что не догонит.
— Здесь, — сказала подушка, — обрету я свободу! Чистый воздух люблю, обожаю природу. В зеленеющих рощах голосистые птицы станут песни мне петь, буду жить, как царица!
Так брела она лесом, погрузившись в мечты, и совсем незаметно угодила в кусты. Все бы, может быть, кончилось благополучно, но шиповник пронзил ее острой колючкой.
— Ох, — сказала подушка и скорей наутек, но остался на ветке шиповника клок.
Застонала бедняжка:
— Ах, боже мой, ух!
Полетели из бедной и перья, и пух.
— Ах, как жаль, не пришлось на свободе пожить! Ведь меня в лесу некому даже зашить.
Тут и сказке конец, но не ставлю я точки. Говорят, этот пух лег на травы, листочки. Воробьи прилетали за ним две недели, чтоб устроить в гнезде пуховые постели. А материю белую осторожно и тихо унесла к себе в норку рано утром зайчиха. Из нее получились три чудесных пеленки, чтоб укутывать в дождик и в холод зайчонка.
В лесу жил заяц. Стал играть он на кларнете. Лес замер в страхе: что стряслось на белом свете? Вой, вопли — как сирена на пожаре!
— Нет, — заяц объявил, — играть я буду на гитаре!
Что за гитара! Заяц был в восторге, и сразу начал с жаром струны дергать. Нет, гитаристом стать, пожалуй, трудно.
— Я буду, — молвил музыкант, — играть на бубне.
Стал заяц в бубен бить что было силы. От страха все зверье в лесу заголосило.
— Молчите! — заяц закричал. — Ну кто там стонет? Не бойтесь, буду я играть на саксофоне.
И снова вопли, скрежет. Что случилось?
— Саксофониста из меня не получилось, — вздохнул косой. — И все же я не огорчен. Моя давнишняя мечта — аккордеон!
Так все и шло б до настоящего момента, но не осталось больше в мире инструментов.
Из жаркой печки искра вылетела смело, внимательно квартиру оглядела:
— Как скучно тут, нет ни сестры, ни брата!..
И вдруг увидела, лежит на кресле вата.
— Послушай, — искра говорит, — я так несчастна! Утешь меня, иначе я погасну. Открой свои объятья мне с любовью, и навсегда друзьями станем мы с тобою.
— Друзьями станем? — рассердилась вата. — Давно известен мне характер твой проклятый. От этой дружбы я сгорю, не так ли? Уйди, а то я позову на помощь каплю!
Что делать, стало искре очень грустно. Но что это лежит на стуле, блузка? Чудесно! Искра к ней:
— Ах, дорогая, позволь, с тобою я немного поиграю. Повеселимся, поиграем в прятки. Ищи меня, сейчас в твои я спрячусь складки!
— Нет, вы послушайте-ка, что она болтает! Мне только с искрой дружбы не хватает! — сказала блузка. — Ишь, играть со мною хочет! Сейчас мой друг каблук тебя растопчет!
— Ну почему со мной дружить вы не хотите? — вздохнула искра. — Растолкуйте, объясните. Вам будет лучше, если я исчезну? Неужто я совсем уж бесполезна?
— Не жалуйся, — сказали вещи хором. — Полезна ты, об этом мы не спорим. Мы против этого не скажем ни словечка. Полезна — но когда сидишь ты в печке.
ПОЧЕМУ ЕЖ НЕ ОСТРИГ СВОИ КОЛЮЧКИ
Вот какую историю я вам расскажу. Стало однажды грустно ежу оттого, что наряд у него слишком колючий.
— Почему же, — сказал он себе, — я такой невезучий? Из-за иголок своих я ни с кем не могу подружиться, все от меня убегают — и звери, и птицы: ведь каждый боится об иглы мои уколоться. Всю жизнь одному бродить мне по лесу придется, хоть столько достойнейших птиц и зверюшек вокруг. Ах, если бы кто-нибудь знал, как нужен мне друг!
— И все-таки, — ежик решил, — я так жить не могу. Пойду — в парикмахерской иглы свои остригу.
Сказано-сделано. Ежик собрался в дорогу. Но на тропинке лесной повстречал он сороку: прыгает, вертится, крыльями машет, стрекочет:
— Эй, расскажи-ка, куда ты собрался, дружочек?
И еж рассказал любопытной сороке, какой он несчастный, какой одинокий, и о том, что решил он подстричь поскорее иголки. Полетела болтунья-сорока, садилась на сосны, на елки, в долину, вдоль тропок-дорожек — всем в лесу рассказала, что стричься отправился ежик.
А ежик по лесу идет, ветер ветки колышет. Вот вдали показалась лесной парикмахерской крыша. Но смотрите, а кто там собрался у входа под елкой?
Еж с удивлением ястреба видит, лисицу и волка.
— Здравствуйте, — он им говорит, — рад, что встретил вас. Как вы живете? Стричься пришли? Парикмахера ждете?
— Нет, — молвил волк, — нам сказала сорока, будто без друга живется тебе одиноко.
