С неба синего тогда
Пала синяя звезда.
Эту светлую звезду
Поднял Фэт-Фрумос в саду,
Укрепил на лбу своем;
С тех времен молва живая
Говорит везде о нем,
Звездоносцем называя.
Годы мчались:
Фэт-Фрумос
Хорошел, мужал и рос.
Он весну двадцатую
Встретил — золотую,
Пахнущую мятою,
Светом налитую!
Этот год любовь принес —
Повстречался Фэт-Фрумос
Со своей желанной,
Ляной Косынзяной.
Весела она была,
Будто яблоня бела,
Будто яблоко румяна,
Ляна Косынзяна!
Звонким щебетом щегла
Пела постоянно.
И, услышав этот звук,
Пробуждался каждый луг,
Роща каждая цвела,
Каждая поляна!
Говорливому ручью,
Дойне чабана,
Душу вещую свою
Отдала она.
Научила петь свирель,
Дудочку бузинную,
И вплела призывный хмель
В песню соловьиную.
Эх, житье-бытье!
Видно, счастье — впрок!
Целовал ее
Легкий ветерок.
Спорил ключ студеный
С легким ветерком,—
И дубы, и клены,
Каждый лист зеленый
С нею был знаком.
Травы на лесных полянах
Посылали ей привет:
Платье светлое — в тюльпанах,
А в косичках — маков цвет.
В мире песен всех чудесней
У нее была своя.
И ее веселой песне
Вторил голосок ручья.
Ночь брела по селам,
Навевая сны,
Вдаль струясь по долам
Серебром луны.
Все же, как ни странно,
Было спать невмочь,
Потому что Ляна
Озаряла ночь.
И когда, средь вешних роз,
Ночью несказанной,
Повстречался Фэт-Фрумос
С Ляной Косынзяной,—
Просияла, как звезда,
Фея песен — Ляна,
Полюбила навсегда
Сына Бач-Богяна.
Но проклятый Семихвост
Напустил на нас туману
И похитил Косынзяну…
С той поры из тайных гнезд,
Из разбойничьих чертогов
И своих драконьих логов
Он шипящих гадов шлет,—
Обитателей болот,—
Чтобы завладел долиной
Род Балаура змеиный.
И пошли со всей страны
Гайдуки да чабаны,
В их отряде славном
Фэт-Фрумос был главным.
Он поныне день-деньской
Полон горькою тоской,
Бродит с ятаганом
По лесам туманным,
По степям-полянам,—
Ищет всюду: где же Змей?
С ним сразиться хочет,
Для семи драконьих шей
Семь клинков он точит…
Так закончил дед рассказ.
Наступил вечерний час.
За горой закат погас,
И густая, теневая
Протянулась полоса,
Постепенно закрывая
Отдаленные леса.
Сквозь прозрачный сумрак синий
Звезды первые видны,
И везде, по всей долине,
С песнями шагают к стыне
Молдаване-чабаны,
И стада овечьи с ними…
Смеркся день. Уже темно.
Лишь мерцает в сизом дыме
Серебристое руно.
Вот сгрудились на опушке
Матки, ярочки-резвушки
И ягнята-малыши.
Время спать.
В ночной тиши
Слышен самый слабый шорох.
Подле стыны пастухи,
Навалив огромный ворох
Сучьев липы и ольхи,
Коротают в разговорах
Вечер трудового дня,
Разместившись вкруг огня,
Словно близкая родня.
И пошла у них стряпня!
Смех звенит, беседа льется.
Пир — на славу! Пей да ешь!
Но молчит и не смеется
Одинокий Андриеш.
Мальчик терпит еле-еле,
Ноет сердце пастушка:
Он своей заветной цели
Не успел достичь пока…
Как забудешь об отаре?
Об отчаянном Лупаре?
О сестрице — Миоаре?
Цель, как прежде, далека.
Кулаки до боли сжав,
Андриеш вскочил стремглав,
Крикнул громко:
— Где же, где же Фэт-Фрумос?..
И в тот же миг
Пробудился.
Ветер свежий
Ласково к нему приник.
Над холмами на востоке
Расплескал свои потоки
Бледно-розовый рассвет.
Степь туманна и пустынна,
Ни костра, ни стада нет.
Чабаны, овчарки, стына,
Бач — усатый, строгий дед, —
Луг и Добрая Долина
Были только странным сном,
Скрылись в мареве ночном…
Где же Фэт-Фрумос? Быть может,
Он как брату мне поможет!
Но пред взором пастушка —
Неоглядно широка
Даль степей. Да облака
Бесконечно длинной цепью
Проплывают по над степью,
Словно белые гурты,
В дымке, у земной черты.
Вот одно из них похоже
На взлохмаченного пса,
Рядом с ним — чабан прохожий,
Черноусый, смуглокожий…
И еще одно плывет
И меняет облик дивно,
Превращаясь непрерывно
В хату, в мельницу — а вот
Всей, до черточки единой,
Трехручьевою Долиной
Разом застит небосвод.
Вдаль плывет, пути не зная,
Исчезает за межой,
Милый край напоминая
Пастушку: земля родная
В небе над землей чужой.
Смотрит, смотрит в небеса
Андриеш… И на тропинку
Молча уронил слезинку.
И тотчас же из земли
Сотни стеблей проросли,
И меж листьев лопуха,
В теплой молодой дернине,
Начал бить источник синий,
Окликая пастуха:
— Андриеш! Я Бык-Бычок,
Старого Днестра внучок,
И от всей семьи речной
Я отвечу на вопрос,
Расскажу, где Фэт-Фрумос,
Если ты пойдешь за мной!
* * *
И пошел пастух счастливый
За речушкой говорливой
И прозрачной, как хрусталь,
В зачарованную даль.
Даль! Твоей свободной шири
Есть ли где пределы в мире?..
Вдоль потока долгий срок
Брел долиной пастушок,
И привел Бычок проворный
Чабана к подошве горной.
Здесь в сторонку он свернул
И сказал: — Круты дороги
Через гребни и отроги!
Сквозь гранит мне нет пути,
Не пробиться, не пройти,
Надо прежде подрасти!
Пробираясь к трудной цели
Через горный перевал,
Девять каменных ущелий
Наш скиталец миновал
И за пропастью десятой
Увидал издалека
Лес огромный и зубчатый,
Подпиравший облака.
Необъятная дубрава
Простиралась величаво,
Закрывая свод небес
Листвяною шапкой хмурой,
Будто шкурой черно-бурой.
Это был Орхейский лес…
Зорко вглядывались в дали
Исполинские дубы
И стояли, словно ждали
Лязга закаленной стали,
Грома боевой трубы.
И царил в лесу такой
Удивительный покой,
Что казалось — от начала
Ни одной души людской
Эта чаща не встречала,
Что поныне с первых лет
Речь людская не звучала,
Не пролег и малый след,
Не бывало здесь вовеки
Ни тропы, ни лесосеки;
Лишь стволы дубов — сплошной
Непролазною стеной.
Но звучал в разлатых кронах,
Сединой посеребренных,
В мощных сучьях оперенных,
Устремленных в небосвод,
Гомон странный, голос тайный,
Будто средь листвы бескрайней
Песня издавна живет.
Из глубин дремучей чащи,
Что-то глухо говорящей,
Шепчущей самой себе,
Веяло родным наречьем,
Вечным словом человечьим,
Призывающим к борьбе!
Вот один из великанов,
Словно ото сна воспрянув,
Ветви поднял, сам привстал,
Желудями забряцал
