Шпион и лжец - Ребекка Стед

Я жду, потом не выдерживаю:

– Вид у него был – какой?

Верней несколько раз щёлкает ручкой и наконец отвечает:

– Конспиративный.

– Конспиративный, – повторяю я.

– Это значит «таинственный».

– Я знаю, что это значит.

– Не огорчайся, – говорит Верней. – Ты ведь только учишься.

Я вспоминаю, как Карамель сказала, что поход в пиццерию занял у нас с папой сорок три минуты. Крошечная малявка может сидеть перед этим экраном не засыпая. А я не могу.

И тут меня осеняет.

– А откуда Карамель узнала, что мы с папой вчера ходили в пиццерию? – спрашиваю я у Вернея. – Мы ведь не приносили пиццу домой. Мы ели в «Де Марко».

Он смотрит на меня задумчиво.

– Хороший вопрос. Давай спросим у неё.

– Да ладно, я не в смысле…

– Карамелька!

Ровно через две секунды Карамель возникает перед нами. На случай если Верней вздумает меня экзаменовать, мысленно отмечаю, что она снова переоделась: джинсовый комбинезон (карманы спереди и сзади), зелёная футболка с длинным рукавом и всё те же поросячьи тапки.

– Как ты узнала, что Джордж с его папой вчера ходили в пиццерию? – спрашивает Верней.

– Стаканчик, – отвечает она.

Он кивает.

– В смысле? – спрашиваю я.

– Дело в стаканчике, – говорит Верней. – У тебя был в руках стаканчик? Или, может, у твоего папы?

И тут я вспоминаю, что у папы был лимонад в стаканчике из «Де Марко», и он как раз допивал его по дороге домой. Когда мы входили в холл, стаканчик почти наверняка был у него в руке.

– Ты что, точно помнишь, как выглядят стаканчики из «Де Марко»?

Она пожимает плечами:

– Я же всю жизнь туда хожу.

– Я тоже, – говорю я.

– Тогда закрой глаза, – говорит мне Верней. – Разве ты не знаешь, какие у них стаканчики?

Я закрываю глаза.

– Белые, – говорю, – с надписью… типа «Хорошего дня!» или что-то в этом духе.

– «Спасибо, приходите ещё!» – поправляет меня Карамель.

– Точно! «Спасибо, приходите ещё!». Написано по спирали. Красно-зелёными буквами, да?

Карамель аплодирует мне и удаляется в свою комнату. Наверно, пошла переодеваться.

Верней одобрительно кивает:

– Ты уже начинаешь мыслить по-нашему.

Похоже на то, думаю я.

Пора идти делать домашку. Верней провожает меня по коридору к двери.

– Верней?

– Да?

– Кто такой Голубь?

– Мой брат.

– А он дома?

– Нет. Его никогда нет дома. Ладно, давай, до следующего собрания.

– И когда оно будет?

– Я выйду на связь.

Тут я вспоминаю:

– Верней!

– Да?

– Как ты вчера попал в мою комнату?

– А, ты об этом. Мне это свойственно. То появлюсь, то исчезну.

Я молчу.

– Погоди… тебя это напрягло?

– Типа того.

– Понял. Это не повторится.

Я улыбаюсь:

– Спасибо.

Я никак не могу найти транспортир, чтобы сделать геометрию. Я иду в папину комнату, заглядываю в шкаф, куда он впихнул все рисовальные принадлежности из своего рабочего кабинета, который был у нас дома за кухней. Дёргаю за шнурок, чтобы включить свет, и мне сразу бросается в глаза мамина рабочая форма. Она сложена аккуратной стопкой, идеальными папиными квадратиками, на самом верху – бейдж с маминым именем. Ну их, эти уроки, решаю я и заваливаюсь на диван – смотреть с сэром А «Самые смешные домашние видео Америки».

Когда папа приходит домой, вид у него измочаленный. Мы заказываем пиццу из плохой пиццерии, с желтоватым сыром. Я говорю, что познакомился с мальчиком из нашего дома, потому что знаю, что это поднимет папе настроение. И не ошибаюсь.

Телефон звонит несколько раз, и каждый раз папа уходит к себе и ведёт разговоры за закрытой дверью. Наверно, очередной потенциальный клиент.

Я оставляю маме записку из фишек для «Скрэббла»:

Мамин утренний скрэббл-ответ:

Единственный плюс маминых дублей в том, что в придачу к дополнительной оплате она получает за них двухчасовую карточку. Двухчасовая карточка равна двум часам работы. Обычно мама использует её, чтобы подольше поспать и начать утреннюю смену на два часа позже, но иногда – чтобы устроить мне сюрприз после школы. Она, сияя, поджидает меня под школьной дверью, и у меня сразу улучшается настроение, и мы по пути домой заходим к Бенни, и он всегда устраивает из этого целое шоу, притворяясь, что по уши влюблён в маму. Говорит, она напоминает ему кое-кого из его родного Египта, но кого именно – не говорит.

Первый урок. Естествознание.

Мы подходим к классу. Даллас и Картер идут прямо за мной.

– Пи-пи-пи-пи-пи, – пищит Даллас, – пи-пи-пи-пи-пи.

– Что это за звук? – спрашивает Картер. – Даллас, это что, твой психодетектор сработал?

– Ага! Интересно, чего это он так распищался. А-а-а, гляди, тут Жо! Вон оно что!

Они со смехом проталкиваются в дверь, отпихнув меня.

Мистер Ландау пишет на доске:

Потом оборачивается к нам.

– Однако есть ещё один вкус, – говорит он. – Кто-нибудь знает какой?

Никто не знает.

Тогда под словом «горькое» он пишет: «Умами».

– Какими ещё умами? – говорит Гейб.

Все ржут.

Мистер Ландау смотрит на Гейба.

– Каждый год кто-нибудь непременно задаёт этот остроумный вопрос, – говорит он и тяжко вздыхает, словно от скуки. – Только никогда не угадаешь, кто будет очередным умником.

Все ржут ещё громче. Один – ноль в пользу мистера Ландау. Он мог бы научить мисс Уорнер кое-чему полезному. Интересно, думаю я, ходят ли они с ней когда-нибудь пить кофе или типа того.

– Умами, – говорит мистер Ландау, – часто называют «пятым вкусом». Кто-нибудь слышал такое выражение?

Никто не слышал.

– Умами – это вкус вкусного. Представьте себе китайский деликатес, или стейк, или сочный спелый помидор.

Тут, разумеется, Мэнди обязана в сотый раз сообщить всем и каждому, что с того самого дня, как её братика прошлым летом вырвало в «Де Марко», её тошнит от одной только мысли о помидорах в любом виде.

– Глубоко сочувствую, – говорит ей мистер Ландау. Потом снова поворачивается к доске и нумерует вкусы – от одного до пяти:

– Возьмите, пожалуйста, каждый по чистому листу бумаги.

Мы достаём листки и смотрим на мистера Ландау. Он выдерживает небольшую паузу, чтобы нам стало интереснее, и говорит:

– Каков на вкус человеческий опыт?

Ничего себе вопросик. Все молчат.

– Может ли мгновение быть сладким? Может ли воспоминание быть горьким? Я хочу,