После еды Тонда отвёл мальчика в сторону.
— Как сказать, — ответил Крабат. — Мне же не нужно было вкалывать, я только на вас смотрел. Но вы! Почему вы меня не разбудили, когда этот незнакомец приехал? Вы, наверно, хотели это от меня скрыть — как многое, многое, что происходит на мельнице, о чём я ничего знать не должен. Но я же не слепой и не глухой — и тем более не слабак, ничего подобного!
— Никто этого не утверждает, — возразил Тонда.
— Но вы так себя ведёте! — крикнул Крабат. — Вы играете со мной в жмурки — почему бы вам наконец не прекратить это?
— Для всего предписано своё время, — спокойно сказал Тонда. — Скоро ты узнаешь, что собой представляет Мастер и эта мельница. Этот день и час ближе, чем ты подозреваешь, до того имей терпение.
Кыш, на шест!
В Страстную Пятницу, рано вечером, над Козельбрухом висела тусклая, болезненная луна. Мукомолы сидели все вместе в людской, Крабат лёг устало на свои нары и хотел поспать. Даже сегодня они должны были работать. Как хорошо, что наконец наступил вечер, теперь он мог отдохнуть…
Раз — и он услышал, как его зовут по имени, как тогда во сне, в кузнице Петерсхайна, только вот голос, хриплый, казалось, идущий из воздуха, больше не был ему незнаком.
Он сел и прислушался, второй раз позвали: «Крабат!» Тогда он схватил свою одежду и начал одеваться.
Когда он был готов, Мастер позвал его в третий раз.
Крабат заторопился, пробрался к чердачной двери, открыл. Свет проникал снизу наверх, в сенях он услышал голоса, стук деревянных башмаков. Беспокойство охватило его, он медлил, затаил дыхание — но следом заставил себя сделать рывок и, перескакивая через три ступеньки, спустился вниз.
В конце коридора стояли все одиннадцать подмастерьев. Дверь в Чёрную комнату была открыта, Мастер сидел за столом. Снова перед ним лежала, как тогда, при появлении Крабата, толстая книга в кожаном переплёте, не обошлось и без черепа с горящей красной свечой, разве что Мастер не был теперь больше бледен лицом, как много дней назад.
— Подойди ближе, Крабат!
Мальчик шагнул вперёд, на порог Чёрной комнаты. Он больше не чувствовал усталости, никакого оцепенения в голове, и сердце больше так не колотилось.
Какое-то время Мастер его разглядывал, затем поднял левую руку и повернулся к подмастерьям, которые стояли в сенях.
— Кыш, на шест!
С карканьем и ударами крыльев одиннадцать воронов пронеслись мимо Крабата, через двери комнаты. Когда он оглянулся, парней не было. Вороны опустились на шест в дальнем левом углу комнаты и смотрели на него.
Мастер поднялся, его тень легла на мальчика.
— Уже четверть года, — сказал он, — как ты на мельнице, Крабат. Срок испытания прошёл, ты больше не обычный ученик на мельнице — отныне ты ученик в моей школе.
С этими словами он шагнул к Крабату и коснулся левой рукой его левого плеча. Дрожь пробрала Крабата, он почувствовал, как начал сжиматься: его тело становилось меньше и меньше, на нём нарастали вороньи перья, клюв и когти. Он опустился на порог, к ногам Мастера, он не решался поднять взгляд.
Мельник рассматривал его какое-то время, затем хлопнул руками, крикнул: «Кыш!» Крабат, ворон Крабат, покорно расправил крылья и поднялся в полёт. Неуклюже порхая, он облетел комнату, просвистел над столом, задел книгу и череп. Затем он опустился рядом с другими воронами и крепко вцепился в шест когтями.
Мастер наставлял его:
— Ты должен знать, Крабат, что ты в Школе Чернокнижия. Здесь учатся не читать, писать и считать — здесь учатся Искусству Искусств. Книга, которая лежит здесь на цепи передо мной на столе, это Корактор, Адов Непреложник. Как ты видишь, у неё чёрные страницы, надписи — белые. В ней все колдовские заклинания в мире. Я один имею право её читать, потому что я Мастер. Но вам, тебе и другим воспитанникам, это запрещено — её читать, запомни это! И не пытайся меня обмануть, это тебе выйдет боком! Понял меня, Крабат?
— Понял, — каркнул парнишка, изумлённый, что может говорить — хоть и хриплым голосом, но разборчиво и без малейшего напряжения.
* * *
Крабат уже слышал о подобных Школах Чернокнижия всякую болтовню: таких, говорили, много в Лужицах, но он всегда считал это страшилками, какие рассказывают в прядильнях, за прялкой и щипанием перьев. А теперь он сам оказался в одной из таких школ, которая, правда, считалась мельницей, но поговаривали, похоже, — по крайней мере в окрестностях — что здесь что-то не так: отчего ещё люди могли держаться подальше от Козельбруха?
У парнишки не было времени размышлять над этим. Мастер снова сел за стол и начал зачитывать место из Корактора — медленно, нараспев, при этом он отрывисто покачивался вперёд и назад, вперёд и назад.
— Это искусство иссушить колодец так, чтобы ни с того, ни с сего он больше не давал воды, — зачитал он. — Во-первых, вооружись четырьмя высушенными на печи колами из берёзы, каждый в три с половиной пяди длиной и толщиной с большой палец, и с нижнего конца заостри в трёхгранник; во-вторых — огороди колодец ночью между двенадцатью и часом означенными колами, каждый из которых на удалении семи шагов от середины колодца вбей в землю, каждый в своём направлении света, начав с севера и западом закончив; в-третьих и в-последних, после того, как ты всё это в молчании совершил, ты должен обойти колодец три раза и сказать, что здесь написано…
Тут следовало прочитанное Мастером заклинание: последовательность непонятных слов, благозвучных и всё же с какой-то тёмной, призывающей недоброе ноткой, которая ещё долго звучала у мальчика в ушах, — даже когда Мастер после короткой остановки начал заново.
— Это искусство иссушить колодец…
