Кажется, что аплодисменты никогда не смолкнут, а цветы никогда не кончатся. Он уже с трудом удерживает огромную благоухающую охапку, и тогда кто-то кладет букет к его ногам. Потом еще. И еще. Словно к подножию памятника. Но он не памятник, и его глаза влажны от слез «Господи, откуда он такой взялся?!» — слышится взволнованный голос где-то в партере…
Сергей Безруков взорвал привычную размеренность театральной жизни столицы вспышкой сверхновой. Мощной и ослепляющей. В 22 года он заставил говорить о себе «всю Москву», сыграв в Театре им. М.Н. Ермоловой роль Сергея Есенина в спектакле «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?».
С публикой творилось что-то невероятное, в зал можно было попасть только чудом. Даже не попасть, скорее, прорваться, проскользнуть, просочиться. Каждому из зрителей было понятно, что на его долю выпало счастье присутствовать при рождении большого артиста. Даже критики на этом спектакле забывали анализировать и сравнивать. Масштаб и неожиданность увиденного были столь велики, что любые рациональные рассуждения казались нелепыми и банальными. Разве можно объяснить тайну таланта?
Сразу пошли разговоры о том, что никто не припомнит столь яркого театрального дебюта за последние лет двадцать. Конец столетия обнажил циников, а из циников не выходят поэты. Сергей Безруков даже среди учеников О. П. Табакова, получившего славу «селекционера талантов», был на особицу.
Да, он вышел из недр Школы-студии МХАТ. Он насквозь «театральный». И пугающе честный. Он невероятно техничен. Он удивительно чувствует ансамбль. Играть с ним, наверное, легко. Но вот приблизиться к его эмоциям — сложно. Они уникальны. Как бы ни старались партнеры, Сергей Безруков все равно немного выше и немного в стороне. Немного не такой, как остальные. Его игра с трудом поддается описанию. Слишком объемна. Слишком многопланова. Слишком… настояща.
Вот что говорили о нем уже тогда, в 1995-м…
Откуда что берется… Одно время (в конце 80-х) критика сокрушалась: ну почему это режиссер Эймунтас Някрошюс родом с литовского хутора, а не из безликой московской новостройки? Мол, тогда бы можно было уверенно говорить, что на истинный талант не влияет среда, а так, увы…
Сергей Безруков родом как раз из этой пресловутой «безликой московской новостройки»: вся его сознательная жизнь прошла в кооперативном панельном доме рядом с метро Выхино. Значит, критики могут радоваться «чистоте эксперимента», и талант действительно развивается самостийно, независимо от влияний извне? Конечно, нет. Только наивный может верить, что на скудной почве цветут роскошные цветы, а у мощных деревьев неглубокие корни. Астрология, и та главной платформой человеческой судьбы считает «генетический колодец рода» — исток духовных родовых традиций, которые питают личность всю ее жизнь.
Помню, в 1996 году, дожидаясь Сережу в фойе «Табакерки», я услышала от одной околотеатральной дамы (их в любом популярном театре всегда великое множество) страстный монолог. «Все кричат: Безруков, Безруков! Статьи о нем пишут… А что Безруков? — возмущалась дама. — Родился в Москве. Отец — и актер, и педагог, и режиссер. Родители с любимого ребенка пылинки сдували. Ему не пришлось, как другим, в разном дерьме сниматься только ради того, чтобы купить квартиру».
Трудно было ожидать, что стремительное признание яркого дарования не породит недоброжелателей, однако столь откровенная злоба тогда неприятно удивила. Он еще не получил ничего, кроме восторженных рецензий: ни Государственной премии России (до торжественного момента, когда президент Ельцин прикрепит к лацкану его пиджака лауреатский значок, оставался ровно год), ни именной премии Москвы, ни премии «Кумир», — а ему уже начали завидовать.
Впрочем, не о зависти сейчас речь. Этот взрыв ревнивой досады направил мысли в русло извечного «все мы родом из детства». Талант Сережи Безрукова поражал такой открытостью в век всеобщей замкнутости, такой искренней любовью к миру и к людям в век повального эгоизма, что за всем этим просматривались четкие контуры крепкой «ячейки общества».
Однако журналисты из популярных изданий явно не разделяли столь «старомодных» взглядов (а может быть, им просто не повезло с собственными родителями), и вскоре на страницах глянцевых журналов замелькало снисходительное «Сергей Безруков — папенькин сынок».
Но Сергею было наплевать на мнение полубульварной прессы. Он гордился своей дружбой с отцом, своими корнями, своей родословной. Он знал, что в его жилах течет хорошая кровь.
Его родители с Волги. Отец из деревни Белавино Лысковского района Горьковской области, мать — из прелестного провинциального городочка Лысково. Когда-то в Лысковской слободе прятались беглые крестьяне, которых укрывал князь Грузинский. Примечательно Лысково и тем, что поблизости находится знаменитый Макарьевский монастырь: в XVI веке перед походом на Казань в этих местах останавливался сам Иван Грозный.
Сергей, можно сказать, провел здесь свое детство, потому что на летние каникулы родители неизменно привозили его отдыхать к бабушке и дедушке по материнской линии. По дороге всякий раз делали крюк, чтобы побывать на могиле другого деда. Посидят, помянут, помолчат — и в Лысково.
— Сергей уважает свои корни, — говорил в 1996 году отец актера Виталий Сергеевич Безруков. — Как это воспитать? Только самому уважать. Только личным примером.
— Мы должны держаться за землю, — вторил ему сын, потому что Россия все-таки аграрная страна. Я горжусь тем, что у меня сугубо крестьянское происхождение. Слились два древних рода — Cуровы и Безруковы. В их поколениях были разные крестьяне: и мировые, и крепостные, — но все они были волжане и землепашцы.
Екатерина Алексеевна и Михаил Иванович Суровы в Лыскове люди известные. Однако отнюдь не потому, что у них такой «звездный» внук. Сами по себе. Ведь Екатерина Алексеевна вырастила не только двух собственных дочерей, долгие годы она работала воспитательницей в детском саду, а он в маленьком городке был один-единственный. Ну а Михаил Иванович, тот и вовсе до самой пенсии трудился в Лысковском райкоме партии. И что примечательно, в отличие от многих не нажил себе от партийных трудов ни злата, ни палат каменных. Двухкомнатная квартира в стареньком пятиэтажном доме да сад-огород в пять соток — вот и вся «недвижимость» старших Суровых.
