Мариану Спыхальскому я представлялся вместе с генералом Киневичем. После этого меня вызвал к себе новый главнокомандующий Войском Польским.
Я видел его первый раз. Веселый, жизнерадостный, всегда подтянутый, Жимерский имел привычку смотреть прямо в глаза собеседнику, слегка поднимая левую бровь. После моего рапорта он подал руку. Рука была маленькая, но крепкая. Я ощутил энергичное пожатие.
Поговорив о состоянии наших частей, главком дал указание относительно назначенного на 15 августа парада войск.
В те же дни я опять встретился и с дивизионным генералом Александром Завадским. Невысокого роста, стройный, моложавый, он был обаятельным человеком и интересным собеседником.
Мое знакомство с Завадским относилось еще к 1943 году, когда он работал в штабе 1-го польского армейского корпуса в СССР начальником одного из отделов. Его всегда отличали замечательные черты - приветливость и память на друзей. И теперь, будучи уже в главном командовании, он так же тепло улыбался мне, как и тогда, в дни нашей совместной работы.
15 августа - традиционный день "Польского солдата". В связи с этим и проводился парад войск, по поводу которого я вызывался к Главнокомандующему.
Перед глазами жителей Люблина мерным пружинистым шагом промаршировала пехота, вооруженная новейшей боевой техникой. Ее вел генерал Киневич. Потом промчались танки. Затем вдруг вдали, у самых Краковских ворот, разразились бурные овации - это двинулась кавалерия.
Кроме спешенных уланских полков, я вывел на парад один сводный дивизион в конном строю. Кавалеристы - в полевом обмундировании, кони - разномастные. Но этот дивизион был первой конной частью - зародышем будущей польской кавалерии, и народ буквально неистовствовал. Тысячи окружавших нас людей восторженно запели старую уланскую песню:
Уланы, уланы, красивые ребята...
После парада нам нужно было выступить на фронт. Мы переходили в резерв 1-й Польской армии, которая занимала в этот момент оборону на побережье реки Вислы - от Демблина до Пулав. Здесь 1 -я и 2-я пехотные дивизии после тяжелых боев форсировали Вислу, но гитлеровцы контратаками заставили переправившиеся части вернуться в исходное положение на правый берег реки.
По окончании этой неудачной операции, послужившей для 2-й пехотной дивизии боевым крещением, там произошла смена руководства. Командиром дивизии вместо генерала Сивицкого назначили исключительно одаренного боевого генерала Роткевича. Сивицкий же перешел на работу в Управление формирования и пополнения войск к генералу Пултуржицкому.
Перед выбытием из Люблина мне довелось побывать в бывшем фашистском лагере смерти Майданеке. Там росла теперь высокая трава и необыкновенная капуста, желтая, как человеческие кости.
Тяжело вспоминать об этом страшном месте. Бесконечные ряды бараков, серых и однообразных. Ровные квадраты полей смерти с железными виселицами в центре. Всюду колючая проволока и сторожевые вышки. Короткий путь от железнодорожной эстакады через баню в газовую камеру, где равнодушно душили мирных людей - детей и женщин, стариков и молодых, - занимал всего двадцать минут. Двадцать минут от жизни до небытия!.. Затем начиналась широкая, посыпанная золотистым песком дорога, по которой на вагонетках отвозили в крематорий мертвых. Там палачи искали драгоценности, рвали у мертвецов золотые зубы и совали трупы в печь.
Черный дым, валивший из трубы крематория, густой и жирный, душил весь город. Заключенных Майданека тошнило от запаха сожженных трупов. И только фашисты ничего не чувствовали.
Пройдет много веков, но человечество все еще будет помнить о том аде, где в наш просвещенный век, в эпоху невиданного расцвета всех наук нашли свой конец миллионы людей.
Нам показывали лагерные учетные книги. Толстые, четко разграфленные, они могли бы сделать честь любой торговой фирме аккуратностью своего заполнения. В них - фамилия, имя, национальность и каллиграфически выписанная красными чернилами... "дата смерти".
Я видел громадный барак, до самой крыши заваленный обувью - новой и старой, исправной и нищенской, мужской, женской и детской всех размеров. Эта обувь лежала навалом, вопия о справедливости на весь мир!
Я видел сотни мешков, набитых женскими волосами - золотыми, как осеннее солнце, черными, как крыло ворона, каштановыми, отливающими медью. Палачи Майданека всех стригли под машинку, перед тем как отправить в газовую камеру или расстрелять вместе с детьми во рву.
Я стоял у печей, где в огромной бетонной яме еще лежали наполовину разложившиеся останки последних жертв Майданека. В моем сердце, в моем сознании, воспитанном на высоких гуманистических идеалах, творилось что-то непередаваемое. Мой рассудок отказывался понимать...
Гитлеровцы... Фашисты... Каким позором должны быть окружены эти слова!
Люди не имеют права забыть о Майданеке. Там нашли страшную смерть два миллиона человек.
* * *
Моим проводником по Майданеку оказался очень интересный человек. По тому, с каким чувством рассказывал он о событиях, которые здесь происходили, по знанию всех ужасающих деталей жизни заключенных в нем сразу угадывался недавний узник этого страшного лагеря смерти.
Когда я спросил, что привело его сюда, ответ последовал очень короткий:
- Был участником восстания в Варшавском гетто{11}.
Мы все знали об этом героическом восстании обреченных на смерть людей. Но знали мало, лишь по тем скупым сведениям, которые тогда с трудом просачивались из Польши.
Жестоко впоследствии подавленное, это восстание самим фактом своего возникновения в апреле 1943 года нанесло тягчайшее моральное поражение всей системе гитлеровского оккупационного режима в Польше и послужило толчком для ряда таких же восстаний в гетто других польских городов.
Я попросил своего спутника рассказать о восстании все, что осталось у него в памяти. Мы присели у полуразрушенной стены крематория. Он, тяжело вздохнув, помолчал немного и начал свой страшный рассказ так:
- Массовые отправки еврейского населения из Варшавского гетто в Майданек, Освенцим и Тремблинку для физического уничтожения уже подходили к концу. Из пятисот тысяч человек, населявших Варшавское гетто, оставались в живых только сорок тысяч. Никаких надежд на спасение у них не было. Оставался последний и единственный выход - пробиться с оружием в руках к партизанам в окружающие Варшаву леса.
В полночь девятнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года гитлеровцы вошли в гетто, как всегда, под покровом темноты. Хотя они и привыкли к тому, что терроризированное мирное население обычно безропотно идет на бойню, однако проявляли осторожность. На этот раз ими были прихвачены в качестве сопровождения шесть танков. Не исключено, что гестапо пронюхало о создании в гетто вооруженного подполья.
