Живя за границей и не будучи никак связанной с Вяземскими и Карамзиными, Екатерина Николаевна говорит резко и свободно, не опасаясь каких-либо последствий. Но следует ли относиться к ее словам с доверием? Не продиктованы ли они ее личными чувствами? Несомненно, личный оттенок здесь чувствуется. В свое время, в 1837 году, Софья Николаевна писала брату Андрею (и, надо полагать, не делала из этого секрета в карамзинском салоне), что Дантес женится, не любя Екатерину, а Александр Карамзин писал ему же, что она сошлась с Дантесом до брака. При появлении четы Дантесов в Вене разговоры об истории гибели Пушкина, конечно, возобновились, и отголоски их доходили до Дантесов. Не случайно, нам кажется, Екатерина Николаевна подчеркивает в письме к брату, что Жорж считает часы и минуты до возвращения к ней и что и через шесть лет взаимная любовь их не угасла... Она, вероятно, снова хочет подчеркнуть, напомнить, что они в свое время женились по любви и все разговоры об их браке в карамзинском и других светских салонах — просто сплетни.
В этом же письме задета косвенно и Александрина («они погрязли в обществе»). Нет сомнения, сплетни «большесветия» были хорошо известны Дантесам.
Что касается Натальи Николаевны, то совершенно очевидно, что слова Екатерины Николаевны — не пустая фраза, за которой нет ничего. Она была свидетелем, близко соприкасавшимся с преддуэльными и последуэльными событиями, и, конечно, знала очень многое. Упрекая Вяземских и Карамзиных «во многих несчастьях», Екатерина Николаевна, несомненно, имеет в виду и трагические события 1837 года (на это указывает и слово «и теперь»), да иного вывода и сделать нельзя.
Среди «многих лиц», на которых ссылается Екатерина Николаевна в подтверждение своей оценки роли этих семей в преддуэльных событиях, одно лицо все же названо — это Екатерина Ивановна Загряжская. А кто остальные? К числу людей, искренне привязанных к Наталье Николаевне и Александре Николаевне и разделяющих мнение Екатерины, можно отнести Наталью Ивановну и Густава Фризенгофов и супругов Местр, но кто еще был посвящен в эти семейные дела, нам пока неизвестно.
Но о том, что тетушка Загряжская отстраняла Карамзиных, во всяком случае Софью Николаевну, мы имеем свидетельство самой Софьи Николаевны.
У старой фрейлины Екатерины Ивановны, как мы говорили, не было своей семьи и всю свою привязанность она сосредоточила на Наталье Николаевне, нежно и глубоко любила ее, считая «дочерью своего сердца». Она постоянно делала ей богатые туалеты, дарила драгоценности. Вообще она хорошо относилась ко всем сестрам Гончаровым. Загряжская принимала самое деятельное участие в предотвращении дуэли Пушкина с Дантесом в ноябре 1836 года и в устройстве брака Екатерины. Характер у Екатерины Ивановны был властный и решительный, она пользовалась большим влиянием на всех трех сестер.
Софья Николаевна Карамзина пишет брату Андрею за границу 12 января 1837 года о своем посещении дома Пушкиных в день свадьбы Екатерины Гончаровой, т. е. 10 января 1837 года. Вот что она говорит:
«Ну, итак свадьба Дантеса состоялась в воскресенье; я присутствовала при одевании мадемуазель Гончаровой, но ее злая тетка Загряжская устроила мне сцену, когда эти дамы заявили, что я еду вместе с ними в церковь. Тетка, как говорят, из самых лучших побуждений опасаясь излишнего любопытства, излила на меня всю желчь, накопившуюся у нее за целую неделю посещений неделикатных просителей (имеются, очевидно, в виду лица, добивавшиеся пригласительных билетов на церемонию венчания); кажется, в доме ее боятся, никто не поднял голоса в мою защиту, чтобы по крайней мере сказать, что они сами меня пригласили; я начала было защищаться от этого неожиданного нападения, но в конце концов, чувствуя, что голос мой начинает дрожать и глаза наполняются слезами досады, убежала. Ты согласишься, что помимо доставленной мне неприятности, я еще и была обманута в своих ожиданиях: невозможно было сделать наблюдения и рассказать тебе о том, какое было выражение лиц у актеров этой таинственной драмы в заключительной сцене развязки».
Карамзина в течение двух с лишним лет почти ежедневно встречалась с сестрами Гончаровыми, и не пригласить ее на свадьбу было по меньшей мере неучтиво. Но Загряжекая, как мы видим, не постеснялась переступить все границы приличия, запретив Карамзиной ехать в церковь на венчание. Софья Николаевна, как известно, слыла в великосветском обществе как женщина злоязычная и большая сплетница. И здесь она стремилась во что бы то ни стало присутствовать при развязке «таинственной драмы», чтобы было потом о чем рассказывать. Но у Загряжской, несомненно, были и более веские основания для того, чтобы так поступать, нежели желание избежать излишнего любопытства и сплетен. Что сказала она Карамзиной, какую желчь излила, в чем упрекала, мы не знаем, но, надо думать, Екатерина Ивановна высказала ей немало горьких истин, если та убежала в слезах...
Отношение Карамзиных к Наталье Николаевне уже после смерти Пушкина резко критикует и сам П. А. Вяземский. Напомним читателю его слова: «Вы знаете, что в этом доме (Карамзиных) спешат разгласить на всех перекрестках не только то, что происходит и не происходит в самых сокровенных тайниках души и сердца. Семейные шутки предаются нескромной гласности, а следовательно, пересуживаются сплетницами и недоброжелателями... Все наши так называемые друзья, с их советами, проектами и шутками — ваши самые жестокие и ярые враги». По-видимому, и здесь Вяземский имел в виду Софью Карамзину и ее окружение.
Но Екатерина Дантес упрекает в «несчастьях» не только Карамзиных, но и Вяземских. В каких несчастьях? Возможно, она имеет в виду тот факт, что Вяземские, зная о дуэли накануне, не приняли никаких мер к ее предотвращению. В первые дни после смерти Пушкина Вяземский писал друзьям, что поэт завещал им всем защищать от великосветских сплетен невинную жену. Но через некоторое время, стремясь отвести подозрение в политический подоплеке дуэли, а главное, опасаясь, что и его могут обвинить в оппозиционных настроениях, Вяземский уже писал, что причиной дуэли было легкомысленное поведение Натальи Николаевны в свете и ревность Пушкина, то есть чисто личные мотивы. Вслед за Вяземским так же высказывались и Карамзины в письмах к Андрею Карамзину, даже почти в тех же выражениях: «Бедный Пушкин. Жертва легкомыслия, неосторожности, опрометчивого поведения своей молодой красавицы жены», — пишет Екатерина Андреевна (3 марта 1837 г.). «Бедная, бедная жертва собственного легкомыслия и людской злобы», — пишет о Наталье Николаевне Софья Карамзина (10 февраля 1837 г.)».
