Уже целую вечность я не получала вестей о вас, напиши мне о себе, о жене и детях. Видел ли ты Ваню, как здоровье Мари? Я давно уже жду от них писем. Как живет несчастный Сережа и его фурия?
Я имею иногда вести о сестрах через Нату Фризенгоф, которая их получает от тетушки Местр. Они здоровы, но я узнаю с сожалением, что более чем когда-либо они погрязли в обществе, которое Натали должна была бы упрекать во многих несчастьях и которое и теперь для нее может быть только чрезвычайно пагубным. Это не только мое мнение, но и мнение многих людей, искренне к ним привязанных. Смерть тетушки Катерины несчастье для них, потому что она отстраняла их, как только могла, от этого отвратительного общества Карамзиных, Вяземских и Валуевых, и она хорошо знала — почему.
Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в большом свете, муж и я находим это скучным; здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа. Я каждый день встречаюсь с Фризенгофами, мы очень дружны с ними. Ната очень милая, занимательная, очень веселая и добрая женщина. Она много бывает в свете и придает большое значение тому, чтобы занимать там хорошее положение; она права, так как в конце концов она австрийка, обожает Вену, как я Францию!
Мой муж уехал в Эльзас 23 числа прошлого месяца. Он был вынужден туда поехать, потому что недавно он был избран членом Генерального совета департамента Верхнего Рейна, вместо отца, ушедшего в отставку. Этот внезапный отъезд меня очень огорчил; отсутствие Жоржа не будет длиться и трех недель, но нам обоим кажется, что это ужасно долго, и мы считаем часы и минуты. Но через несколько дней этому конец! Вот как думают и говорят супруги через шесть лет после того, как они поженились.
Барон просит передать тебе привет, а я целую вас от всего сердца, тебя и всех твоих».
Получив после длительного вынужденного перерыва важный дипломатический пост посла при венском дворе, Геккерн вновь, как и в 1833 году в Петербург, потащил за собой Дантеса. Он, вероятно, надеялся, что все уже забыто и красавец Дантес получит доступ в великосветские круги Вены и будет снова орудием в его негласной «дипломатической деятельности». И Дантес, несомненно, рассчитывал, что он вновь сможет начать делать карьеру. Но оба они просчитались — двери салонов Вены оказались для Дантеса закрытыми.
Приведем чрезвычайно показательный в этом отношении отклик графини Д. Ф. Фикельмон на появление Дантеса в Вене: «Мы не увидим госпожи Дантес, она не будет бывать в свете и в особенности у меня, так как она знает, что я смотрела бы на ее мужа с отвращением. Геккерн (Жорж Дантес) также не появляется, его даже редко видим среди его товарищей. Он носит теперь имя барона Жоржа де Геккерна». Опять то же слово — отвращение, что мы уже встречали в письме Ивана Николаевича!
Не бывал у графини и Луи Геккерн. В свое время в Петербурге она так отозвалась о нем: «...Лицо хитрое, фальшивое, мало симпатичное; здесь его считают шпионом г-на Нессельроде — такое предположение лучше всего определяет эту личность и ее характер».
В своих воспоминаниях Фридрих Боденштедт, известный знаток русской литературы и переводчик, очень резко и неприязненно отзывается о Луи Геккерне, о встрече с ним в более поздние годы.
«Случай свел меня со старым бароном Геккерном в середине шестидесятых годов в Вене. Я встретил его у баварского посланника графа Брея, которому я нанес визит, но наша встреча была крайне непродолжительной; самый звук моего имени, произнесенного при представлении, казалось, отпугивал старого грешника, которому, как это я узнал позже от графа Брея, не осталось неизвестным мое упоминание о нем в предисловии к моему переводу Пушкина. Мне, однако, было очень любопытно посмотреть на него. Он держал себя с той непринужденностью, которая обыкновенно вызывается богатством и высоким положением, и его высокой, худой и узкоплечей фигуре нельзя было отказать в известной ловкости. Он носил темный сюртук, застегнутый до самой его худой шеи. Сзади он мог показаться седым квакером, но достаточно было заглянуть ему в лицо, еще довольно свежее, несмотря на седину редких волос, чтобы убедиться в том, что перед вами прожженный жуир. Он не представлял собой приятного зрелища с бегающими глазами и окаменевшими чертами лица. Весь облик тщательно застегнутого на все пуговицы дипломата, причинившего такое бедствие своим интриганством и болтливостью, производил каучукообразной подвижностью самое отталкивающее впечатление. Духовное ничтожество Геккерна явствует из письма, написанного им Пушкину незадолго до дуэли между этим последним и его приемным сыном».
Приведенные выше письма Екатерины Николаевны отражают тот остракизм, которому подверглась чета Дантесов и через шесть лет после гибели Пушкина. Не удивительно, что пребывание в Вене при таком отношении великосветского общества к Дантесу, Геккерну и к ней так тяготит Екатерину Николаевну, и ей хочется скрыться подальше от людей в своих эльзасских горах. Она опять, как и в Париже, пытается скрыть от брата, что их нигде не принимают. Единственным домом, где Дантесы могли бывать запросто, был дом Фризенгофов. В силу родственных связей Наталья Ивановна не могла отказать Екатерине Николаевне в дружественных отношениях, но вряд ли приглашала Дантесов на свои званые вечера из опасения повредить карьере мужа.
Как мы видим, Екатерина Николаевна получала вести о родных через Наталью Ивановну Фризенгоф, а та в свою очередь писала в Петербург, и, вероятнее всего, как мы уже говорили, именно от нее исходят те сведения о Дантесах, которыми располагала семья Гончаровых.
Екатерина Николаевна говорит, что писать брату о делах, то есть о деньгах, для нее «настоящая пытка». Обратим внимание, что это искреннее признание делается в отсутствие Дантеса. Это еще раз подтверждает, что именно они заставляли ее беспрестанно напоминать о деньгах.
В этих письмах Екатерина Николаевна совершенно не упоминает о детях, болезненно переживает отсутствие Дантеса. Все это говорит о ее угнетенном состоянии, ее единственное желание — поскорее покинуть Вену. В это время она уже была беременна пятым ребенком. Очевидно, весной Дантесы вернулись в Сульц.
Нельзя пройти мимо той части письма от 5 января, где Екатерина Дантес говорит о Карамзиных, Вяземских и Валуевых. А надо сказать, что все они близкие родственники, так как князь Петр Андреевич Вяземский — родной брат Екатерины Андреевны Карамзиной, вдовы историка, а Мария Валуева — дочь Вяземского; весною 1836 года она вышла замуж за камер-юнкера П. А. Валуева. Эта пара была неизменной участницей всех карамзинских вечеров и увеселительных прогулок молодежи.
