Меня пригласил завадминотделом обкома Геннадий Вощинин, в прошлом физкультурный деятель, а позже — начальник ленинградской милиции, и посоветовал закрыть «лесное дело». «Что вы такой кровожадный, — шутливо заметил Вощинин. — Уже полсотни человек под замок посадили и все новых жертв требуете». Я возразил: «Арестованные представляют первый слой взяткодателей, в основном это предприниматели с Украины и Молдавии. Гораздо важнее те, кто взятки брал, — партийные и советские работники. Например, первый заместитель председателя облисполкома, секретарь обкома. Ведь эти люди торговали властью, доверенной им народом. Они гораздо опаснее, чем обычные взяточники. Да и сумма оборота взяток немалая — почти три миллиона рублей. Я дело прекращать не буду».
В тот же день меня вызвал Носырев: «Ты что там, в обкоме бунт устраиваешь? Хватит заниматься ерундой. У тебя нет в области ни одного дела по антисоветчикам, ни одного по шпионажу. Пора за ум браться». — «Позвольте не согласиться, — ответил я. — Надо в первую очередь не допускать возникновения питательной среды для шпионов и антисоветских элементов. Председатель Чебриков в докладе на партактиве, посвященном XXVII съезду партии, сказал: «Противник стремится искать лиц, недовольных новым курсом, противодействующих его осуществлению. Прежде всего он ищет таких людей среди взяточников, расхитителей, тунеядцев. Именно в этой среде он рассчитывает найти тех, кого можно было бы привлечь к проведению враждебных подрывных акций. Допустить этого никоим образом нельзя». Я действую в соответствии с директивами руководства КГБ». — «Ничего мне демагогию разводить!» — рявкнул Носырев.
Я вышел от начальника полный решимости не уступать. Последующие события подтолкнули меня к новой конфронтации с ним. Мне сообщили, что члены объединенной следственной группы поодиночке подвергаются компрометации. В Прокуратуру г. Москвы, где ранее работал руководитель группы следователь Сидельников, поступило заявление, в котором он обвинялся в нанесении побоев некоей гражданке с целью добиться нужных показаний в ходе расследования в 1982 году ее уголовного дела. В связи с этим заявлением Сидельников неоднократно вызывался в Москву для объяснений, допросов и очных ставок, после которых обвинение ему так и не было предъявлено. Кроме того, там же Сидельников был допрошен в качестве подозреваемого по заявлению другой гражданки, обвинившей его в краже бриллиантов в 1981 году во время обыска в квартире ее родственника. На следователя Попову поступило заявление гражданки Серовой, обвинившей ее в вымогательстве у нее взятки в размере двух тысяч рублей и краже ста рублей во время расследования Поповой в 1984 году уголовного дела по взяткам мужа Серовой. На следователя Мирошина поступило заявление квартирной соседки по поводу его систематического бытового хулиганства. Следователь Баранов по нескольким заявлениям обвинялся в превышении им власти и в злоупотреблениях во время расследования уголовного дела Петросяна.
Проведенная скоординированная акция вывела членов следственной группы из равновесия, заставила отвлечься на доказывание собственной невиновности; породила взаимное недоверие, обособленность, неуверенность в конечном успехе следствия по «Лесному делу», боязнь самостоятельного принятия решений. Дело разваливалось на глазах.
За помощью в Ленинграде обращаться было не к кому.
Из головы не выходили ахматовские строчки: «Все расхищено, предано, продано…»
Только что я закончил чтение ее архивного трехтомного дела. С 1927 года она сидела «на крючке» НКВД, сначала как пособница троцкистско-бухаринского блока, а с 1945 года как «агент» американской разведки. Почти до самой смерти органы безопасности приглядывали за ней. Чтение агентурных донесений действовало тошнотворно… Я решил больше не обращаться в КГБ, а написать Генеральному прокурору СССР.
…На этот раз разговор в обкоме велся уже без шуток. «Не ожидал от вас… Зачем же жаловаться? — зло глядя на меня, говорил Вощинин. — Мы здесь все вопросы можем решить, нам Москва не указ. Прокуратуре дано указание «Лесное дело» прекратить».
Я выслушал Вощинина молча: мне было все равно. Назад дорога отрезана. Я буду пробиваться сам.
Не предполагал я, что разгорающийся конфликт с обкомом и Носыревым разрешится через несколько месяцев моим откомандированием из Ленинграда в распоряжение Управления кадров КГБ.
Кульминация наступила неожиданно.
Рутинное рассмотрение на выездной комиссии дел группы специалистов различного профиля не предвещало никаких проблем. Докладывал глава «Интуриста»: «Гид-переводчик Радвинская, беспартийная, с мужем разведена, выезжала с советскими туристами в Испанию, неоднократно в вечернее время уходила в город одна, возвращалась ночью. На замечания руководителя не реагировала, на вопросы туристов отвечала грубо, не использовала все возможности для пропаганды советского образа жизни… Профилактирована на собрании… Переводчица Федотова, беспартийная, с мужем в разводе, находясь в Индии, не заботилась о завоевании авторитета в группе, много внимания уделяла решению личных вопросов. От загранпоездок отведена…
Переводчица Семенова, член КПСС, старший гид-переводчик. В круизе по Дунаю проявляла стяжательство и корыстность. Вела себя легкомысленно… груба, аполитична. От поездки отведена…»
Среди отведенных оказалась советская сотрудница авиакомпании «Панамерикэн». Документ на нее подписал мой коллега Кедров. Я автоматически подтвердил его подпись, хотя возникло сомнение, все ли здесь правильно. Когда-то эта сотрудница работала в партийной библиотеке и помогала мне печатать монографию.
Образ скромной, застенчивой девушки не вязался с нелестной характеристикой, составленной на основании агентурных сообщений КГБ. По возвращении в Управление я попросил собрать на нее дополнительные данные, они совершенно не совпадали с тем, что было записано в официальном документе КГБ. В практике работы Управления бывали случаи, когда в течение месяца в обком засылались диаметрально противоположные характеристики на одно и то же лицо. Тут играли роль и давление со стороны, и просто ошибки. Чтобы исправить допущенную несправедливость, я подписал письмо в обком с просьбой отменить предыдущее решение по сотруднице «Панамерикэн» по причине получения материалов, ее реабилитирующих.
Скандал не заставил себя ждать. Как и в первые недели моего пребывания в Ленинграде, Носырев срочно созвал совещание заместителей и учинил грубый разнос Кедрову и мне по поводу несогласованных действий при оформлении поездок за границу. «Сам Юрий Филиппович Соловьев возмущен этим делом, — орал Носырев. — Это брак в вашей работе, куда вы смотрите, когда подписываете документы. Мне надоело получать упреки из обкома по поводу вашей халатности…»
