Пуиг был человек энергичный и спортивный — вместе с братом он участвовал в Олимпийских играх 1948 года в Лондоне в составе кубинской сборной по гребле — и был готов на все ради сопротивления режиму Кастро. Связь с подпольщиками он поддерживал тайно, однако оппозиционные взгляды вскоре привели к резкой конфронтации с Даниэлем Бакарди на пивоварне в Эль-Которро неподалеку от Гаваны. Даниэль встал во главе компании, и Пуиг, встретив его на деловом совещании на пивоварне, отозвал в сторону для частного разговора.
— Даниэль, — тихо сказал Пуиг, глядя ему прямо в глаза, — вы понимаете, что вас бесстыдно водят за нос?
— Рино, о чем вы говорите?!
— Это коммунизм, Даниэль.
Даниэль налился краской. Он уже несколько месяцев спорил по этому поводу с родственниками и коллегами. Резкая риторика Че Гевары и прочих, направленная против бизнеса, уничтожение независимых голосов, крепнущие связи с советским блоком ничуть не подкрепляли точку зрения Даниэля, однако отступать он не собирался. Он своими глазами видел, как безземельные работники на плантациях, заводские рабочие, притесняемые чернокожие кубинцы впервые в жизни ощутили, что у них появилось правительство, которое учитывает их интересы. Он понимал, что молодые люди добровольно, с радостью отправляются в далекие горные районы, чтобы обучать неграмотных крестьян чтению, он видел, как бригады врачей впервые проводят массовые вакцинации и другие кампании по охране здоровья нации. Даниэля в обществе любили больше, чем всех остальных Бакарди, в городе у него были друзья на каждом углу, он славился теплотой и щедростью.
— Рино, это не коммунизм, а революция! — воскликнул он.
Рино был на голову выше Даниэля, почти на двадцать лет моложе и силен, как лошадь, поэтому он даже не поморщился.
— Клянусь вам, Даниэль. Они все у нас отберут. У нас были гасиенды, у нас было огромное предприятие, но теперь все потеряно. Вот увидите.
Даниэль в ответ сверкнул глазами:
— Рино, в доме вашей матери я познакомился со своей женой и искренне восхищаюсь вами. Но если бы со мной так заговорил кто-нибудь другой, я бы тут же снял телефонную трубку и добился его ареста!
— Даниэль! — закричал Рино. — Да вас же обдерут как липку!
— Что ж, значит, так надо! Нельзя допустить, чтобы империализм взял над нами верх!
Разговор на этом закончился. Даниэль Бакарди оказался в катастрофической ситуации и сам прекрасно это понимал. Теперь, без Боша, он стал главой самого крупного частного промышленного предприятия на Кубе, и его компания, конечно, была очень соблазнительной мишенью для захвата независимо от того, насколько был предан власти лично Даниэль. Че Гевара уже заговорил о том, что кубинская революция руководствуется марксистскими принципами и что он как чиновник, стоящий во главе экономики, хочет, чтобы все стратегические предприятия оказались в руках государства.
Даниэль никак не мог убедить себя в том, что компания «Ром «Бакарди»», которой исполнилось почти сто лет и которая, пожалуй, теснее всех прочих кубинских фирм ассоциировалась с национальным духом, вполне может уйти из рук семьи Бакарди.
Однако он начал осознавать политические реалии, когда 30 сентября 1960 года на заводе по производству рома в Сантьяго появился чиновник из местного отделения министерства труда с требованием остановить работу на пятнадцать минут. Чиновник заявил, что действует по требованию профсоюза рабочих разливочных заводов, однако не смог объяснить Даниэлю, на что, собственно, жаловались рабочие. Даниэль немедленно написал в министерство труда гневное письмо с вопросом, как ему следует реагировать на недовольство рабочих, если он даже не знает, в чем оно состоит.
* * *
Мануэль Хорхе Кутильяс утром 14 октября немного проспал и поэтому не слышал начало шестичасового выпуска новостей, которое передавало радио-будильник у его постели. Первое, что он услышал, было перечисление кубинских предприятий монотонным голосом комментатора: «Compañía Azucarera Yatefas, Compañía Azucarera Fidelidad, S.A., Azucarera Oriantal San Ramón, S.A….» Это были сахарные заводы. Затем комментатор принялся читать следующий список, так называемую «Группу В»:
«Compañía Destiladora San Nicolás, S.A., José Arechabala, S.A….» Услышав последнее название, Мануэль мигом проснулся и вскочил с постели. Аречабала производили ром «Гавана-клуб» и были главными конкурентами «Бакарди» на Кубе. Кутильяс сразу же понял, кто будет следующим: «Compañía Ron Bacardi, S.A., Cervecería Modelo, S.A., Cervecería Central, S.A….»
— Боже мой, — прошептал Мануэль жене. — Началось.
Кубинское предприятие по производству рома и пива «Бакарди», основанное доном Факундо в 1862 году и успешно руководимое четырьмя поколениями Бакарди подряд, перешло в собственность кубинского правительства. Четырьмя часами раньше Фидель Кастро подписал указ, предписывающий национализацию кубинских и американских банков на острове, а также 382 частных компаний, из которых все, за исключением двадцати, находились целиком и полностью в кубинской собственности.
Кроме компании «Ром «Бакарди»» и ее дочерних пивоварен «Атуэй», правительство Кастро захватило тринадцать универмагов, шестьдесят одну текстильную фабрику, сто пять сахарных заводов, шестнадцать рисовых плантаций, тринадцать поставщиков продовольственных товаров, девятнадцать строительных фирм, четыре москательные фабрики, одиннадцать кинотеатров — и более ста других частных компаний.
Правительство узаконило национализацию, заявив, будто кубинские частные предприниматели «следовали политике, противоречащей интересам революции» — обращают прибыли в наличность, вместо того чтобы инвестировать их, занимают деньги, вместо того чтобы рисковать собственным оборотным капиталом, не занимаются своими фирмами, а следовательно, работниками. Фирма «Бакарди» не была виновна ни в одном из этих проступков. «Противоречие интересам революции» состояло всего лишь в том, что компания продолжала существовать как капиталистическое предприятие. Закон о национализации ясно показал, что официальной руководящей идеологией на Кубе теперь будет социализм. Экономическое развитие страны, как утверждало правительство, «может быть достигнуто лишь посредством экономического планирования… и национального контроля над всеми основными предприятиями», как и говорил Че Гевара уже несколько месяцев[15]. Кутильяс, сын четвертого поколения Бакарди, быстро оделся и поспешил на винокурню на улице Матадеро, предчувствуя, что она окружена вооруженными солдатами. Ему было всего двадцать десять лет, но он уже стал одной из ключевых фигур в семейном бизнесе. Его дед Радамес Ковани был вторым вице-президентом фирмы, его отец Мануэль Кутильяс-старший — управляющим пивоварни «Атуэй», а сам Мануэль Хорхе был главным инженером-химиком на винокурне. Он появился на заводе, готовый к бою, однако, к своему изумлению, обнаружил, что работа идет своим чередом. У проходной стоял тот же вахтер, что и каждое утро, рабочие делали свои дела, словно ничего не произошло. О законе о национализации все слышали, однако никто из правительственных чиновников пока не появился и не заявил о своих правах на руководство предприятием.
