Около полудня мы расстались. Я поехала в Детский театр, оттуда на дачу к маме повидать Анюту. А ты – к Акперу, писать и переводить на русский язык обещанное Науму Мару предисловие к его книге.
Мы встретились дома вечером, часов в восемь. Пили чай с мамиными пирогами. Ты признался, что у Акпера тебе сделалось так плохо, думал – все, умираешь… Но виду не показал – Акпера пугать не хотелось. Полежал немного, потом стало лучше, боль в сердце отпустила, осталась слабость.
– Теперь совсем хорошо. Завтра поеду в поликлинику, надо сделать анализ крови и ЭКГ.
Я видела, что и сейчас тебе худо. Мечешься, мечешься по квартире…
В доме у нас не все еще было устроено после ремонта – не успели повесить картины и шторы на окна, поэтому комнаты были непривычно голые, большие. Мы пошли в гостиную и включили телевизор. Передавали из Бухареста концерт румынского джаза. Ты подошел ко мне, сел на пол у моих ног, взял мои руки в свои и сказал:
– Ну давай, Веруся, подумаем, где мы повесим картины в т воем дом е…
От этих слов мне стало так больно, так нехорошо, я поняла их смысл, но все-таки спросила:
– Почему в «моем доме»?
– Чувствую, что недолго останусь в нем… А ты будешь жить о-о-е-ей, сколько еще! Вот поэтому я так и сказал. Извини, радость моя, не хотел тебя расстраивать.
Я заплакала.
– Веруся моя, я хочу, чтобы ты привыкла к этой мысли, так тебе будет легче. Это однажды случится, не завтра, конечно, и не через месяц. Может быть, даже не через год, – стал ты меня утешать. – Я постараюсь жить еще два года… Я обещаю тебе. Два года – твердо говорю! Увидишь!
Потом вдруг сделался веселым, шутил, смеялся. Гладил мои руки. Мы слушали музыку. Вдруг ты сказал:
– Прости меня, я очень тебя мучил своей ревностью. Мне так стыдно теперь… Какой я был дурак. Ты простишь меня, простишь? Тебе ведь сейчас со мной не так трудно, правда? Ты прости меня за это дурачество, хорошо, Веруся?
И приставал ко мне до тех пор, пока я не сказала, что все забыла давно.
Поздно вечером в дверь позвонил соседский мальчик и принес тебе по ошибке попавшее к ним с газетами письмо от Яшара Кемаля. Ты обрадовался.
– Я знал, что сегодня что-то будет! Я тебе говорил!
19 мая. Хиллз Родд, Кембридж 238
Мой мастер, Назым, аслан баба (отец-лев. – А. С.)! В начале месяца я уезжаю отсюда, неделю пробуду в Париже, потом перееду в Венгрию. Значит, как вы и хотели, можем встретиться в Будапеште 15 июня. Но дела прокручиваются тяжело, до сих пор мне не выслали ни приглашения, ни билета на самолет. Поскольку тот, кто обжегся на молоке, дует на воду, – а я уже ошпарился разок – опасаюсь, что нам не удастся встретиться в Венгрии, как тогда в Танзании. Скажите, где в этом случае мы сможем повидаться? Позвоните мне. Я бы хотел кое-что сказать вам при встрече, так что сейчас не буду и начинать… Если не сможете позвонить, напишите в Париж Абидин-бею, но я все-таки рассчитываю на звонок. Не знаю, слышали вы или нет, что меня и некоторых товарищей выбросили из газеты. «Джумхуриет», по-моему, перешла в руки реакционно настроенных людей, и мои дела сильно испортились. Мне кажется, ситуация в Турции довольно сложная. Там сейчас процветает страшно жестокая и оппортунистическая буржуазия. Никакой жалости у них нет! Вдобавок ко всему пришла «нота» от хозяина моего дома с требованием его освободить. Вот так, решил поехать в Европу и остался без работы, без дома. Но хватит, скоро обо всем мы обстоятельно поговорим. Думаю, что, вернувшись в Турцию, я смогу все исправить. Как дела у нашей невестки? Пишете ли вы? Получили вы мою книгу «Земля железная – небо медное»? Судя по откликам, поступающим из Турции, ее встретили лучше, чем «Тощего Мемеда». Тоскуя, целую вас и женушку, Тильда целует вас обоих.
Яшар КемальСразу звонишь, заказываешь разговор на девять утра с Кембриджем: – 47509 – Мистера Кемаля!
Вот она – сохранилась квитанция за твой несостоявшийся разговор с Яшаром.
Сколько энергии в тебе сразу появилось! Пересматриваешь всю программу дел на завтра:
– К черту врачей, надо ехать в венгерское посольство, торопить с бумагами для Яшара. Давай поедем в Будапешт раньше, через неделю. Берем Анюту из школы и едем! Там, на месте, вернее всё устрою для него. Ах, бедный сынок, бедный сынок, это они его учат. Увидели, что парень сильный, слишком независимый стал. Ничего, все у Яшара будет хорошо. Я уверен. Это уже ясно. Его талант вырос, как замечательное дерево, и люди с радостью попробовали вкус его плодов… Я очень рад, очень рад. И книжка серьезная, в ней он дальше пошел… Надо завтра отвезти ее в издательство. Пусть срочно переводят… А может, сейчас ему звонить, Вера? Нет, поздно уже, пока дадут… утро будет…
Ты говоришь, говоришь, говоришь…
Начал искать книгу Яшара и все никак не мог найти. Ая пошла спать. Ты проводил меня до спальни. Потом принес мне свежий номер «Нового мира», сам вернулся к телевизору – хотел дождаться последних известий. Через полчаса прибежал и неожиданно предложил:
– Пойдем в сквер, посидим под каштанами. Они сейчас все в цветах. Тут краской пахнет, ужасно душно.
Я посмотрела в окно – в доме напротив уже не было огней. Накинула на плечи большую шаль, сунула босые ноги в сабо, и мы пошли.
Здесь, на скамье под цветущими каштанами нашего сквера мы говорили с тобой в последний раз. Грустный был, но хороший разговор… Забыть его смогу только со смертью.
– Я проживу еще два года, – упрямо сказал ты. – Я обязательно проживу. А потом ты меня не держи. Мне страшно представить себя дряхлым стариком, беспомощным, жаждущим смерти как милости. Ах, не говори ничего, милая! Твои слова как бальзам, но они – ложь, в которую ты веришь. Разве можно любить старика Лира? Я стану гораздо хуже. Ведь я не слеп, и мне вечно будет нужна моя корона – твоя любовь, и с каждым днем больше. Как сейчас. С каждым днем больше.
Ты молчал. Наверное, ждал опять моих возражений. Я не говорила ничего. Ты провел рукой по лицу и ударил в ладоши.
– В конце концов, я дурак. Я тебе надоедаю этими глупостями. Будь я последний человек, если еще раз начну об этом.
И помолчав, спросил:
– Скажи, пожалуйста, Веруся, как бы ты хотела умереть?
– Никак, – ответила я.
– Я понимаю, – ты рассмеялся. – Но придется все-таки, знаешь… Ты предпочитаешь быструю смерть или?..
– Конечно, кто не хочет легкой смерти…
– Я! – почти закричал ты. – Я!
– Как?
– Я предпочитаю умереть от рака. Медленно, все понимая, долго. Я предпочитаю умереть от рака, от блуждающего воспаления легких, от чего угодно, но медленно. Тебе очень странно?
– Очень, – ответила я.
– Если у меня будет рак, нет, я не думаю, но если так случится, ты обещаешь мне сказать, Веруся?
