правительстве, набросали список кабинета.
– В один из таких списков он (Ганин), – вспоминала Бениславская, – включил и Есенина – министром народного просвещения. Но Есенин, который, как бы ни ругался на советскую власть, всё же не мог её переменить ни на какую другую, рассердился, послал Ганина к чёрту и потребовал, чтобы тот сейчас же вычеркнул его фамилию. Ганин вычеркнул и назначил министром народного просвещения Приблудного.
А. Ганин находился в довольно близких отношениях с Сергеем Александровичем. Ездил с ним на Соловки и к своим родителям в Вологодскую губернию. На венчании Есенина с Зинаидой Райх был шафером со стороны жениха. На деньги Дункан Есенин издал сборник стихотворений Алексея. Словом, у ЧК были основания заняться и весьма известным (по антисоветским высказываниям) поэтом. К счастью для него, Ганин умолчал об их близких отношениях. Сергей Александрович, конечно, этого не знал и на всякий случай решил на время скрыться от ЧК куда-нибудь подальше.
26 марта Есенин устроил прощальный вечер, а на следующий день выехал на Кавказ: «Они бежали от врагов / И от друзей сюда бежали…»
Два месяца Сергей Александрович провёл в Баку под защитой члена ЦК КП(б) Азербайджана П.И. Чагина. Участвовал в торжествах 1 Мая и познакомился с С.М. Кировым, который потребовал от Петра Ивановича создать для поэта в Баку иллюзию Персии, в которую поэт рвался.
Но общение с высокими правителями не смогло заглушить тревоги, вызванной делом Ганина, и в лирике Есенина на цветущем солнечном юге появляются вещи, не сочетающиеся с обстановкой его бытия на фоне радостной природы:
Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.
Потому хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела – забубённая, была – ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
* * *
Ну, целуй же! Так хочу я.
Песню тлен пропел и мне.
Видно, смерть мою почуял
Тот, кто вьётся в вышине.
Увядающая сила!
Умирать так умирать!
До кончины губы милой
Я хотел бы целовать.
Оба стихотворения написаны 19 апреля, в день светлой Пасхи, между прочим. На следующий месяц последовали: «Синий май. Заревая теплынь…» и «Не вернусь я в отчий дом…», тоже проникнутые тоской по уходящей жизни (это в двадцать-то девять лет!) и предчувствием близкого её конца. Словом, радостный юг оптимизма Есенину не прибавил, и в Москву он вернулся в состоянии, повлёкшем за собой поступки, разумом не объяснимые.
Разрыв. В столице был уже 28 мая. В Брюсовский не пошёл, так как перед отъездом на Кавказ оставил Бениславской следующую записку: «Милая Галя! Вы мне близки как друг. Но я Вас нисколько не люблю как женщину». И это после многообещающего признания, сделанного 20 декабря: «Может быть, в мире всё мираж, и мы только кажемся друг другу. Ради Бога, не будьте миражом Вы. Эта моя последняя ставка, и самая глубокая».
По свидетельству Кати, старшей сестры Есенина, он говорил подобное и раньше:
– Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий, самый лучший друг мне, но я не люблю вас как женщину. Вам надо было родиться мужчиной. У вас мужской характер и мужское мышление.
Длинные ресницы Гали на минуту закрывали глаза, и потом, улыбнувшись, она говорила:
– Сергей Александрович, я не посягаю на вашу свободу, и нечего вам беспокоиться.
Самоотверженная женщина, решившая посвятить свою жизнь великому поэту, знала о многих скоропалительных «любовях» своего друга и особо не волновалась, уверенная в том, что он не отважится оставить её – нелюбимую, но любящую и радеющую о нём. Но, захваченный идеей сближения с внучкой самого Льва Толстого, Есенин решился. Он забрал часть своих чемоданов от Бениславской и перевёз их к В.Ф. Наседкину, жениху сестры.
Василий Фёдорович жил в меблированных комнатах Романова, на углу Малой Бронной и Тверского бульвара (Тверской бульвар, 7, комната 18). Единственное окно в узкой длинной комнате выходило во двор, обнесённый высокой каменной стеной. Солнце никогда не заглядывало в эту комнату, и даже короткое пребывание в ней наводило тоску. Меблировка была убогой: стол, кровать, два стула и диван с выскочившими пружинами. Этот диван был предоставлен Сергею Александровичу.
Оказавшись в столице, Есенин сразу побежал к С. Толстой. Через пять дней пьяный ввалился к Бениславской. С ним были литераторы Семён Борисов, Павел Сухотин и Николай Ашукин. Последний вспоминал:
«Сначала всё шло мирно и весело. Вина было мало, но Есенин был уже “сильно на взводе”. Он прочитал новые стихи. В разговоре со мной хорошо отозвался о моих стихах и сказал:
– Ты очень робкий, а я вот нахал…
Рассказывал много о пьянстве Блока. Потом в цилиндре плясал вместе с сёстрами русскую. Истерически обиделся на жену (Бениславскую), которая будто бы прятала бутылку вина. Дико сквернословил. Разбил всю посуду, сдёрнув со стола скатерть, и ушёл из дому со всей компанией».
После этого самодурства явился в Брюсовский перед поездкой в Константиново (7 июня), пригласил её. Собрался туда на свадьбу двоюродного брата. Один из участников этой поездки описал встречу Сергея Александровича с любимым дедом Ф.А. Титовым.
«Фёдор Андреевич попросил пятьдесят копеек на баню – восемь лет не парился. Внук, порывшись в карманах, без тени смущения заявил:
– Дедушка, нет при себе, боюсь, потеряю. Дедушка, ты про все эти мелочи забудь. Давай выпьем с тобой шампанского.
– Шампанского? Никогда не пил. Было время, пили много, когда деньжата водились, да всё больше “монопольку”, а то самогон. А к вину-то мы непривычны были.
В это время раздаётся треск выбитой пробки. Сергей наливает стакан и подаёт деду:
– Подожди, дед, я себе тоже налью. Ну, давай чокнемся за твоё здоровье.
Сергей быстро осушил стакан. Дед пьёт медленно, его руки трясутся, подавая порожний стакан Сергею.
– Да, хороша штука. Баре-то, видать, не дураки были, с такого-то вина и помирать не захочешь.
Ф.А. Титов, дед С. Есенина по матери
Его беззубый рот что-то медленно жевал. Сергей встал на табуретку, подтянулся к деду, обнял за голову и поцеловал его в лоб.
– Люблю тебя, дедушка.
– Да погоди, погоди, Сергунь. А что стоит это вино?
– Пять рублей за бутылку, дед. Вот как живём!
– Пять рублей? – Дед поперхнулся и медленно стал поворачиваться на печи. – Сергунь, а
