Поначалу письма были полны отчаянных воплей: Где Иоася? Где Павелек? Бабка отвечала: Иоася нашлась! Гучо! Вместе с тобой скорбим по поводу утраты Рыся! Маня Бейлин сообщала из Парижа, что Павелек жив. Он находится в военном госпитале Алессано в Италии, куда его направили поправлять здоровье. Мать информировала американских родственников об оккупационных судьбах варшавской родни: Каролю схватили, арестовали и несколько месяцев продержали в тюрьме. Ей чудом удалось бежать в первый день уничтожения гетто, когда всех вывозили в газовые камеры.
Как приятно звучит это многоголосие из-за границы! Марта Оснос — из Нью-Йорка: Плачем от счастья, что вы живы. Чем можем вам помочь? Все крепко целуют Иоасю. А сильней всех Роберт.
Бабушка — из Кракова: Марточка, дорогая моя! <…> Если можете нам помочь, то прежде всего — одеждой. У нас нет никаких теплых вещей, свитеров, шерстяного. Нужно нижнее белье, чулки, перчатки, шляпы и сумки… Обувь и теплые вещи для Иоаси — безусловно. PS. Иоася продолжает верить, что они с Робертом поженятся.
Маня Бейлин — из Парижа: Павелек посещает школу в Алессано. У мальчиков питание, как у английских офицеров, а кроме того, ежедневная плитка шоколада и 60 лир на мелкие расходы… В течение полугода они проходят целый класс, ведь до того, как его вывезли в Германию, у него было лишь свидетельство об окончании гимназии, а значит, к концу февраля у него будет уже свидетельство об окончании лицея.
Густав Быховский — из Нью-Йорка: Моничка славная и добрая. Если б не она, не пережил бы утраты Рыся.
Мать — из Кракова: Не знаю кого — Марту или Марылю — благодарить за костюм в серую клетку и за черную трикотажную кофточку… Все мне теперь идет, когда не вешу и пятидесяти кило.
Из России вернулись в Варшаву Камилла Канцевич с Янеком. Следом — Стась Бельский с Галинкой. Из Парижа приехал Павел Бейлин. Жизнь обретала равновесие. В письмах теперь больше сообщалось о мелких происшествиях — повседневных и частных. Маня в Париже беспокоилась за своего Пьера. Он столько пережил — детство в России, война во Франции, а там — сопротивление и участие в maquis[96] и теперь он выглядит со странностями: замкнутый, предпочел иметь дело не с людьми, а с животными. Марта из Нью-Йорка жаловалась на Питера: учиться не хочет, читает одни комиксы, невоспитан, не понятно, что из него получится. Время шло. Павел учился в Институте по научным кадрам. Янек Канцевич закончил Исторический факультет Варшавского университета, женился на Белле. Роберт Оснос — студент-медик в Колумбийском университете, Пьер Пфеффер — на естественном факультете Сорбонны. Питер Оснос сдал на отлично экзамены в элитную гимназию по музыке и искусству. Моника закончила Гарвардский колледж и стала учиться на психологическом отделении университета в Нью-Йорке. Каждое письмо дышало неизменной любовью и тоской, желанием быть в курсе событий, просьбой о встрече.
Я не писала никому. Была вне этой общности. Не дан мне был доступ в тот край памяти, откуда бабка с матерью черпали силы для жизни. Нежелание, с которым я пресекала всякие попытки вовлечь меня в круг родственников, драпировали, как я теперь понимаю, ревность и злость. Кому какое дело до чужого утраченного рая?
Роберт получил медицинское образование, женился на Наоми. Моника, доктор психологии, вышла замуж за студента, с которым училась, — Дугласа Холмса. Павел Бейлин — известный публицист — познакомился в Гдыни со студенткой медицины Агнешкой. Их бракосочетание проходило в Варшаве. Галинка Бельская — студентка Варшавской политехники — вышла замуж за учившегося вместе с ней Сташека Левандовского. Стали появляться дети. В течение нескольких лет в Краков приходили фотоснимки очередного потомства. А у меня в Варшаве своя жизнь, и не больно меня все это интересовало. Время с нарастающей скоростью увеличивало географию расстояний не только между Краковом и Нью-Йорком, но и между Краковом и Варшавой. Все реже нас навещали родственники. Бабушка уже не выходила из дома. Не без признательности вижу теперь, сколько сил понадобилось, чтобы не разорвалась расползавшаяся паутина прежних связей.
Бабушка умерла в 1968 году. После ее смерти ликвидировали квартиру на Крупничей. Особо ценных вещей тут не было. Но из всех ящиков ясеневого комода и секретера посыпалось несметное количество писем, почтовых открыток, уведомлений о свадьбах, детские рисунки, фотографии, вырезки из газет, где речь шла о родственниках. Пьер Пфеффер начал работать в Институте естественной истории в Париже, побывал в диких странах, опубликовал у Фламмариона две книги: «Bivouas à Bornéo» и «Aux îles du dragon»[97] Маня присылала французские рецензии на его работы. Питер Оснос был направлен в Советский Союз корреспондентом «Вашингтон пост». Марта Оснос присылала нам его статьи. Ничего не выброшено. Ни театральные рецензии Кароли Бейлин, ни кинорецензии Стефы Бейлин, ни очерки Павла Бейлина.
Я купила две огромные плетеные корзины и сложила туда все, не разбирая и не заглядывая. Мой дом умирал во второй раз. Умиляться старым бумагам я просто была не в состоянии.
В течение многих лет эти корзины преданно сопровождали меня в моей кочевой жизни, вместе со мной время от времени сменяя адрес. Мешали мне, раздражали, занимали место. Я в них не заглядывала. Меня не посещали чувства наследницы, которая получила дар, сотканный из чужих привязанностей, сожалений и тоски. После смерти матери я все реже общалась с родственниками. При каждой встрече произносилась одна и та же сакраментальная фраза: хорошо бы написать историю нашей большой семьи. А я здесь при чем?
Сегодня я понимаю, что тогда еще слишком близко была Катастрофа, которая своей тенью заслонила множество, безусловно, важных, но вдруг оторвавшихся в прошлое проблем. В сравнении с пережитым, допотопные воспоминания представлялись совсем уж мизерными. А ведь и старые времена состояли не из одних только ярких событий, скорее, и это прежде всего, из таких же и не менее трудных преодолений и болезненных драм. Нелегко, выходит, вырабатывается своя точка зрения на то, что ушло. Бабушка незадолго до смерти начала писать воспоминания, однако довела их только до замужества. Мать свои закончить так и не успела, остались отрывки задуманной ею книги. Самые старшие члены семьи, которые помнили все и больше всех, откладывали эту задачу на потом. У нынешнего времени, которое подсовывает новые, а нередко и не менее драматичные сюжеты, свои обязательства. А тут еще коммунистические годы с необходимой в тот период автоцензурой. Инстинкт самосохранения запрещал останавливаться, возвращаться мысленно назад: иди вперед, не оглядываясь.
