Наверное, и бабке, и матери мешало закончить воспоминания их неопределенное отношение к своему происхождению. Всю жизнь они подчеркивали свойственную им польскость и не хотели, а может, и не умели, назвать подлинным именем житейские и психологические проблемы, вытекавшие из еврейского детства. Взявшись писать о прошлом, они неминуемо должны были бы соотнести его с этим фактом. Похоже, час еще не настал. Перенесенные ими во время оккупации унижения потрясли их, наверное, гораздо больше, чем страх смерти. Но заговорить об этом они были не в силах.
После смерти моего отца его вдова Мария Ольчак передала мне папку, обнаруженную в его архиве. В папке, среди прочих документов, лежало составленное когда-то, теперь уже на пожелтевшей бумаге, завещание тех оккупационных лет. Точно письмо с того света. Лишь тут дошел до меня талмудистский призыв: «Если не ты, то кто? Если не сейчас, то когда?»
Янек Канцевич, обладая фотографической памятью, рассказал мне о судьбах тех членов нашей семьи, кто в межвоенном двадцатилетии уехал в Советский Союз. Марек Бейлин, сын Павла, предоставил семейные архивы, сохраненные его тетками: Каролиной и Стефанией. В моем распоряжении были еще и воспоминания Мани Бейлин. Но отсутствовало столько нитий. Нет связи с американскими кузинами и кузенами. Можно бы им написать. Да ответят ли?
Осенью 1998 года в Краков позвонила Моника Быховская-Холмс. Она была проездом в Лондон. Сказала, что приедет в Варшаву на два дня. Может, нам увидеться? Свалилась на меня, как с неба. Мы встретились в Европейской гостинице. Во время беседы я чувствовала, как тает во мне многолетний ледник Мы не могли друг от друга оторваться. Подружка Моники Лиза Апигнанеси остолбенело наблюдала, как мы часами сидим в гостиничном барчике, перебивая друг друга и выкрикивая экзотические имена: Гизелла, Флора, Генриетта, пытаясь восстановить на клочках бумаги генеалогическое древо, смеемся и плачем. Неожиданно обнаружилось, как много нас связывает. Общие интересы, любовь к одним и тем же книгам и фильмам, одинаковое чувство юмора, тяга к недавно открытой семейной истории. После этой варшавской встречи мы поняли, что жить друг без друга не можем.
Между нашими бабками неустанно кружили почтовые открытки и письма, а между нами бесценным посредником стал имейл. Мы почти ежедневно делились друг с другом важнейшими и незначительными событиями: как продвигается ремонт в моей кухне в Кракове и — в ее деревенском доме в Коннектикуте. Об обручении ее дочери Памелы с Борисом. И о жизненных планах моей дочери Каси. О театральных премьерах в Лондоне. В Кракове и Варшаве. О пишущемся мной семейном романе. Благодаря ей созрело важное решение: Роберт и Питер Осносы приглашают меня в Нью-Йорк Моника — к себе. Там они поделятся со мной тем, что помнят. Покажут письма, документы, фотографии.
В апреле 1999 года я приземлилась в аэропорту JFK[98] и началась потрясающая неделя. Сегодняшняя реальность моих американских родственников — богатая, колоритная, полная жизни, покоилась на истлевшем, туманном и неясном прошлом наших родителей, дедушек и бабушек В прогулках по городу, в музеях и разговорах за вином исчезали временные и пространственные границы, кружась между тем и этим светом — Манхэттеном и Аидом.
Самое изумительное в этой поездке — встреча с судьбой Рыся Быховского. Огромный архив, который Моника со всем возможным пиететом хранит у себя, содержит бесценные документы, запечатлевшие три года его жизни, проведенной на Западе. Использовать удалось, к сожалению, лишь небольшую часть.
Тогда же мне рассказала Моника, и что ей пришлось пережить во время бегства из бомбардируемой Варшавы. Ей было всего два года, когда ее увезли, и, стало быть, запомнить она ничего не смогла, кроме неясных обрывков, не будь разговоров с родителями, которые постоянно возвращались к этой жуткой истории.
В деревенском доме Роберта Осноса под Нью-Йорком сладко пели птицы, его жена Наоми делала салат. Мы сидели на террасе, глядя на зеленые горы, я включила магнитофон, и… маленький мальчик выбежал с криком на пылающую варшавскую Твардую, зовя: «Мама!»
В кабинете Питера Осноса висят фотографии, на которых он снят с преемником английского трона принцем Карлом, с Горбачевым, Хрущевым, Клинтоном. У всех них он брал интервью, был блестящим журналистом. Позже работал в известном издательстве «Рандом Хаос». Ныне решил отказаться от яркой карьеры журналиста и обеспеченного места. Основал собственное маленькое издательство. Риск, конечно, но ему хочется показать, на что он способен. Кому показать — себе? Своим близким? Миру? Предкам с того света? Невольно думаешь: откуда этот внутренний императив, который по очереди каждому из нас отравлял жизнь: «Ты должен кем-то стать! Доказать, на что способен!» Чьи же это гены теребят нас все время?
Роберт сделал мне бесценный подарок — письма моей матери к его матери и Быховским, писавшиеся после 1945 года и до самой их смерти. Не выбросил, благодаря чему сегодня я могу их цитировать, приводить из них отрывки, поражаясь величию любви, которая связывала между собой предыдущее поколение. В антрактах балетных спектаклей, на которые меня водил Роберт, в музеях, куда мы ходили с Моникой, в Чайнтауне или итальянских кафе — везде мы вели разговоры о памяти. Для чего мы чурались воспоминаний наших родителей? Зачем заглушали собственные воспоминания? Почему порвалась связь, которая так мощно держала нас — детей? А то, что в течение стольких лет и не пытались ее восстановить? Не без изумления, но с легким недоверием следили мы за тем, как возрождается между нами былая близость.
Через год после моего посещения Нью-Йорка, в мае 2000 года, Моника и Роберт прилетели в Краков. Возник повод расширить встречу и собрать всех варшавских родственников. Целым событием стал приезд из Москвы Пети — сына Макса. Мы разложили на столе семейные фотографии. Вместе рассматривали снимки его отца — молодой пламенный революционер и рядом — уже старый, измученный, смертельно расстроенный человек перед лицом собственной катастрофы. Рисовали новые побеги общего генеалогического древа. Его ветви — это Лена, Максим, Сергей, Аня, Таня. У меня — Катажина, потом Мария.
Сидят слева: Сергей Валецкий, Мария Веймейр, Михал Роникер; второй ряд: Катажина Циммерер, Иоанна Ольчак-Роникер, Мотка Быховская-Холмс; стоят: Петр Валецкий, Ян Канцевич и Роберт Оснос.
Слева: Памела Холмс, Таня Валецкая, Ася Соколовская, Мария Веймейер, Марта Хоффман. Тоскана, 2001 г.
