Более распространенным было, однако, иное объяснение. Известный сановник павловского и александровского царствований Д. П. Рунич писал в своих мемуарах: «Император Александр, утомленный царствованием, не желая более непосредственно заниматься делами внутренними, поставил между собою и Государственным советом, а также Комитетом министров и самими министрами графа Аракчеева». А. М. Тургенев, также видный сановник того времени, утверждал в своих мемуарах, что Александр по окончании войны с Наполеоном «предался апатии и вверил правление обширнейшего своего государства Аракчееву».
Генерал-адъютант прусского короля Фридриха Вильгельма IV Фон-Герлах прибыл в Петербург 18 января 1826 года. Император Александр два месяца уже находился в мире ином, и Аракчеев лишился к этому времени прежних своих полномочий, но тайна возвышения графа покойным государем продолжала занимать петербургское общество. Заинтересовался ею и Фон-Герлах. 30 января он заносит в свой дневник: «Управление государством сделалось императору Александру под конец настоящим бременем, вследствие чего в нем возникла мысль отказаться от престола, о чем он и говорил принцу Вильгельму… О внутренних делах он в последние годы весьма мало заботился, предоставив важнейшие из них старому Аракчееву, завзятому русаку из гатчинской гвардии Павла и верному приверженцу своего благодетеля». Позднее сходным образом объяснял возвышение Аракчеева Н. К. Шильдер. «Александр в последнее десятилетие своего царствования уже не был и не мог быть Александром прежних лет, — писал историк-генерал, — он искал отныне не смелых реформаторов, а прежде всего исправных делопроизводителей, бдительных и строгих блюстителей внешнего порядка. При таком настроении явилась невольная склонность и даже потребность передать бремя забот по внутреннему управлению империи в жесткие руки верного друга, доверие к которому было всегда неограниченно».
В последнее десятилетие своего правления Александр действительно был не таким, как прежде. Он привез из заграничного похода не только седые волосы, но и душевную усталость, покорность судьбе и чувство одиночества. Все это отчетливо проступало в его письмах к тем, кто был ему близок, кому он истинно доверял. «Вы спрашиваете, дорогой друг, что я поделываю, — писал Александр 16 января 1817 года сестре Екатерине Павловне. — Все то же, то есть привыкаю все более и более покоряться велениям судьбы и даже нахожу уже известное удовлетворение в том полном одиночестве, в каком я нахожусь». Такими же чувствами было проникнуто и его письмо княгине Софье Сергеевне Мещерской от 23 октября 1820 года. «Ах, не знаю, какого упрека я наиболее заслуживаю, — вздыхал Александр, — но знаю хорошо, что чем более подвигаюсь на жизненном пути, тем более сознаю, насколько я немощен, слаб и склонен ко всякому злу и что одно только милосердие Божественного Спасителя предохраняет меня, чтоб не сделаться еще более дурным».
Александр не притворялся утомленным — он был им. Но не так, как думали его современники и позднейшие историки. В. О. Ключевский утверждал, что «вернувшись в Россию в 1815 году, Александр был неузнаваем, стал сух, притязателен, раздражителен, скучал делами». От фактов не уйти: сухость, переходящую в душевную черствость, капризность, повышенную раздражительность — эти свойства российский император — победитель Наполеона — проявлял многократно и вполне серьезно, без притворства. Но при всем том Его Величество не скучал делами. Напротив, после победы над Наполеоном он стал даже деятельнее, чем прежде. И В. О. Ключевский, как ни странно, сам указал на данную перемену в Александре и объяснил ее: «Прежде он был робок, нерешителен, застенчив, потому что не доверял себе, не знал, кто он, что в нем есть и чего недостает, и расположен был больше подозревать в себе недостатков, чем дарований. Опыт и успех вскрыли его силы ему самому и уверили его в них, а долго прижимаемое самолюбие внушило желание пользоваться ими как можно просторнее и самодовольнее».
Бросавшаяся всем в глаза после войны России с Францией усталость Александра была обыкновенной усталостью от перипетий борьбы с опасным врагом. Чего стоили одни переживания, выпавшие Его Величеству в грозном 1812 году, особенно после оставления русской армией Москвы! Кто знает, быть может, болезнь и смерть Александра, не дожившего до сорока восьми лет (или тайный уход с трона, сокрытый смертью) как раз и были отдаленным следствием их? Учтем и другое: победа, причем блистательная победа, после тяжелых поражений — слишком сильная радость, чтобы можно было перенести ее, не впав в конце концов в полнейшую усталость и равнодушие.
Что же до государственных дел, то они после войны с Наполеоном звали Александра к себе как никогда ранее. Поход в Европу многих заставил помыслить о необходимости коренных перемен в политической и экономической организации русского общества. Сравнение западноевропейских порядков с российскими во многих дворянских умах высекло искру если не революционных, то реформистских настроений. И почему у Александра не могло появиться таких настроений?
Вопреки распространенному мнению, Александр не оставил по окончании войны с Наполеоном мыслей об общественных преобразованиях. Разговоры Его Величества с сановниками — опытными государственными деятелями, поручения многим из них разработать тот или иной реформаторский проект выдавали в нем желание осуществить то, что было задумано им еще в молодости. Два главных намерения видны в деятельности Александра в рассматриваемое время: это, во-первых, намерение дать России конституцию и, во-вторых, — если не освободить крестьян окончательно от крепостной зависимости, то, во всяком случае, начать их освобождение.
Видный сановник того времени, человек, государственный ум которого высоко ценили его современники, граф П. Д. Киселев вспоминал впоследствии о беседе, состоявшейся между ним и Александром в Зимнем дворце 4 мая 1816 года. «Обстоятельства до нынешнего времени не позволили заняться внутренними делами, как было бы желательно, — сказал государь, — но теперь мы занимаемся новою организациею. Смерть императрицы не позволила ей азиатские обычаи и многое в правлении, по желанию ее, переменить. Мы должны теперь идти ровными шагами с Европою; в последнее время она столько просветилась, что, по нынешнему положению нашему, оставаться назади мы уже не можем». Александр, правда, заявлял при этом, что «всего сделать вдруг нельзя», что «Россия может многое, но на все надо время», и очень жаловался на отсутствие настоящих помощников себе в деле преобразования страны. «Я знаю, — говорил он Киселеву, — что в управлении большая часть людей должна быть переменена, и ты справедлив, что зло происходит как от высших, так и от дурного выбора низших чиновников, но где их взять? Я и 52-х губернаторов выбрать не могу, а надо тысячи».
