Вперемежку с отчетами в чувствах Аракчеев слал Александру пространные отчеты и в своих делах. Он периодически сообщал Его Величеству, чем был занят, куда ездил. «Батюшка, Ваше величество! — обращался Алексей Андреевич к своему августейшему патрону 2 июля 1821 года. — Вчерашний день целое утро провел я на осмотре и следствии поселенного батальона наследного принца прусского полка и, слава Богу, ничего не оказалось, о чем Вам, Батюшка, донесет подробно П. А. Клейнмихель. Я целые три часа был между солдатами без офицеров и все время разговаривал, до того что уже не мог говорить от усталости». 20 октября того же года Аракчеев сообщал: «Мои занятия Вам должны быть известны: Грузино и военное поселение. Вот мои прогулки. Но для чего оное? Единственно для того, чтоб угодить моему Государю, Александру Павловичу, с коим я провел мою молодость, а теперь и старость ему же посвящаю».
По должностям своим Аракчееву приходилось общаться со многими крупными сановниками империи и немало получать от них писем. О содержании своих разговоров с сановниками, особенно с теми, которые по какой-либо причине казались Александру подозрительными, граф неизменно сообщал государю. А полученные письма старался показывать в оригинале или копии; в случае же если Его Величество отсутствовал в Петербурге, пересылал их ему. Так, в заключение цитированного выше письма Аракчеева Александру от 2 июля 1821 года читаем: «Полученное мною вчерашний день письмо от Ник. Ник. Новосильцова, при сем к Вам, Батюшка, в оригинале прилагаю».
В конце июня 1820 года Александр I пребывал в Варшаве. Граф шлет туда письмо, полученное им от барона Б. Б. Кампенгаузена. Александр читает его и возвращает обратно.
В марте 1821 года возвратился в Петербург из Сибири M. M. Сперанский. Опальный сановник поспешил встретиться с графом Аракчеевым. Александр находился в это время на конгрессе Священного союза в Лайбахе. Графу пришлось поэтому изложить содержание разговора со Сперанским на бумаге. 25 марта в Лайбах полетела с фельдъегерем особая записка, в которой сообщалось следующее:
«Г-н Сперанский приезжал в Петербург 21-го числа после обеда к вечеру. По утру 22-го числа рано прислал ко мне д. с. с. (действительного статского советника. — В. Т.) Цейера с объявлением о своем приезде и с просьбою назначить ему того же утра час, в который бы он мог приехать к первому ко мне. В первом часу, по назначению моему, он приезжал ко мне и между прочими разговорами делал мне следующие три вопроса, на кои просил утвердительнейше моего мнения:
1. Вопрос: Представляться ли мне во Дворец к императрицам?
Мой ответ: Вы приехали сюда Сибирским генерал-губернатором, а все генерал- и военные губернаторы обыкновенно в первое воскресенье представляются, следовательно, я не нахожу причины, дабы и Вы не должны были следовать сему всеобщему порядку.
2. Вопрос Сперанского: писать ли мне о приезде своем к Государю?
Мой ответ: Государь о приезде вашем будет извещен чрез обыкновенный рапорт Военного губернатора о всех приезжающих в столицу; но естьли вы рассудите и сами особым письмом донести Государю Императору о своем приезде, то сие еще никак не противно общему порядку вещей.
3-ий Вопрос г-на Сперанского: как ему вести себя: принимать ли к себе всех, кто будет приезжать или по собственной моей склонности вести жизнь уединенную?
Мой ответ: сей вопрос очень трудный, и его решить можете одни сами сходно вашему желанию, а может быть по опытам, сделанное».
В беседе с Аракчеевым Сперанский рассказал графу о том, что на пути из Сибири в Петербург заехал в свою пензенскую деревню, в Тамбов и в Рязань. В Рязани — едва успел он туда прибыть — навестил его генерал-губернатор Балашов. Рассказ Сперанского о встрече с Балашовым Аракчеев тоже передал Александру. Надо полагать, Его Величеству интересны были и такие подробности в поведении сановников, иначе зачем было графу сообщать их.
«Благодарю тебя за беспрерывное твое помышление о исполнении моих намерений, — писал Александр Аракчееву 25 декабря 1822 года. — При сем возвращаю письмо Сперанского. Бумаг я еще рассматривать не мог, а пришлю с будущим курьером». Государь возвращал письмо Сперанского к Аракчееву от 22 ноября 1822 года. В нем Михайло Михайлович давал свою характеристику членам Сибирского комитета, своему помощнику Г. С. Батенькову, Самбурскому, Бухмейстеру, описывал дела Сибирского комитета. На оригинале этого письма, хранящегося в Российском государственном военно-историческом архиве, стоит помета, сделанная рукой Аракчеева: «Государь изволил читать в Пильзене 25 декабря 1822 года».
Содержание переписки графа с государем не оставляет и малейших сомнений в том, что Александр в последнее десятилетие своего царствования не только не впал в апатию, не только не отошел от дел по управлению империей, но занимался делами, пожалуй, даже активнее, чем прежде. Он стремился все держать под своим контролем и все хотел знать о своих сановниках. Он властно вмешивался в самые мелкие административные вопросы, и можно только удивляться, как хватало его на все. Впрочем, надолго как раз и не хватило. В Таганрог Александр поехал, будучи в состоянии крайнего истощения своих физических и душевных сил, оттого и оказалась для него смертельной обычная простуда…
Журналы Комитета министров подтверждают это впечатление об Александре как о чрезвычайно деятельном монархе. Среди высочайших резолюций, начертанных на их страницах, частенько встречается такая: «Лично со мной объясниться». Весьма примечательная резолюция: Александр старался вникать во все вопросы именно лично. Комитет министров не был свободен в своей деятельности, как это могло представляться посторонним лицам. Александр оставался над ним в качестве верховного надзирателя, постоянно поправлял его, подсказывал, на что должно господам министрам обратить особое внимание, как надлежит решить ту или иную проблему.
Аракчеев старался держать императора в курсе всего происходившего в Комитете. К примеру, 18 ноября 1818 года он сообщал Его Величеству: «Дела Комитета Министров идут своим порядком и особого внимания Вашего или неотложного разрешения Вашего требующих не случилось. На прошедшей неделе были, однако, в нем два примечательныя заседания по делам Сибирского генерал-губернатора, в которых, после продолжительных и жарких рассуждений и прений, единогласно положено уволить и гражданского губернатора (иркутского. — В. Т.) Трескина, и генерал-губернатоpa (И. Б. Пестеля. — В. Т.). По сему и рассудил я представить здесь проект рескрипта к Сперанскому, ежели изволите найти оный выражающим тот смысл, в котором угодно было Вашему Величеству приказать к нему написать».
