мы во всем были им подобны. Так, например, когда у начальства появлялось желание бороться с паразитами, грязью, с инфекционными болезнями, всем женщинам приходилось выносить гнусные «санитарные меры» [90], которые воспринимались как отвратительное издевательство женщинами, ничего общего не имевшими с человеческим «дном». Мы много раз умоляли, чтобы нам предоставили возможность мыться, но нам дали лишь один водопроводный кран на всю казарму, и то в конце неотапливаемого коридора, который девять месяцев в году напоминал ледяную сталактитовую пещеру; мы украдкой мылись в комнатах, но это считалось злодеянием, наказуемым карцером, если нас заставали на месте «преступления». Два раза в месяц нас в обязательном порядке водили в баню, построив строем, в сопровождении конвоя, нас вели через весь лагерь под улюлюканье мужчин, обменивавшихся «веселыми» шутками с нашими товарками. В большую комнату для мытья (если можно так назвать грязный барак), приспособленную для тридцати человек, вталкивали по сто пятьдесят, получалась жуткая кишащая масса тел, среди них было много татуированных, носящих следы всяческих болезней… Часто под предлогом наладить водопроводную систему сюда входили мужчины. Издевательство необычайно гнусное, так как вся водопроводная система состояла из двух водопроводных кранов [91]!
А те женщины, которые пытались уклониться от «банной пытки», считались «не подчиняющимися санитарным мерам»!..
Также проводились медицинские осмотры, которые превращались в гнусные пытки.
Есть подробности, которых невозможно описать… Достаточно сказать, что даже мужчины (конечно, те из них, кого можно было называть честными людьми) негодовали, иногда пытались протестовать против недостойного обращения с порядочными женщинами, они часто говорили: «Я еще кое-как выдерживаю этот ад, но, если бы я узнал, что сюда собираются привезти мою жену или дочь, я скорее убил бы их своими руками…
Я не могу дать полного описания того, что представляет собой Соловецкий лагерь. Для этого понадобилось бы написать тома [92], нужна спокойная обстановка для работы над историческими документами, нужно быть вне этого ужасного кошмара… Но наступит день, когда эта история будет написана, и тем, кто прочтет ее, будет стыдно за человечество [93].
Беломорско-Балтийский канал
Лагерь. – В палатке при тридцатиградусном морозе. – Обман, который стоил 300 000 человеческих жизней
В 1931 году встал вопрос о ликвидации лагеря на Соловках, который стал рассматриваться как нерентабельный: считалось, что затраты на него превышали доход на несколько миллионов рублей. Было решено всех заключенных перевезти на материк, чтобы там эксплуатировать их, а на острове оставить лишь несколько сот [94] «неисправимых» или особо опасных. Позднее этот проект был отменен, и на следующий год на Соловки опять потянулись бесконечные колонны узников, которые движутся туда и сегодня. Но в то время, о котором я говорю, то есть летом 1931 года, действительно эвакуировали бóльшую часть заключенных, направив их в новые лагеря, построенные в Карелии, вдоль предполагаемой трассы Беломорско-Балтийского канала, который только начали строить. Сначала туда направили бригады мужчин для земляных работ и рубки леса; затем настала очередь специалистов разных профессий, а затем – и конторских служащих. И тогда вместе с другими служащими отправилась и я: меня направили заниматься статистическими работами. Наша колонна покинула остров в конце сентября, погода была плохая, и переход через Белое море был очень тяжелым. Через несколько часов мы добрались до Кеми, а затем нас набили в железнодорожный вагон, и через два дня мы были на станции Медвежья Гора, расположенной на севере Онежского озера. Это и было местом нашего назначения.
***
Вдоль всего железнодорожного пути до того места, где Мурманская железная дорога подходит к самому Онежскому озеру, наспех были построены деревянные бараки, чтобы разместить в них конторы и административные службы канала: Медвежья Гора должна была стать резиденцией инженеров и управляющих работами, а также высокого начальства, прибывшего из Москвы. Для него даже был построен хорошо оснащенный деревянный дом. Бóльшую часть заключенных разместили в палатках, в которых они провели всю зиму при тридцатиградусном морозе [95]…
Для женщин отвели отдельный барак – большой полутемный сарай с единственным окном в углу и двухэтажными нарами вдоль стен, другой ряд нар располагался посередине. Нас было там около четырехсот человек, теснившихся в полумраке, замерзавших на холодных досках или сбивавшихся вокруг печурки, которая должна была обогревать огромный сарай, открытый всем ветрам. Обычная ужасная человеческая мешанина отягощалась огромной массой мужчин, рыскавших, как волки, вокруг нашего барака: уличные женщины, составлявшие три четверти обитательниц нашего барака, пользовались здесь большей свободой, чем на Соловках, разгуливали по всему лагерю, где более тридцати тысяч мужчин теснились, как и мы, на этой территории, огороженной колючей проволокой. Поэтому с вечера и на протяжении всей ночи в барак вносили десятки пьяных женщин, которые протрезвлялись рядом с нами или прямо на наших головах, если их укладывали на второй этаж нар… Административная контора, где я должна была работать, находилась примерно в километре от лагеря, путь до нее был для нас («канцеляристок») нелегок – через поле, иногда по пояс в снегу, особенно тяжело было идти в темноте, а с работы мы уходили в одиннадцать вечера, и возвращаться приходилось в полной темноте; мы шли след в след, и иногда все друг за другом проваливались в глубокий снежный овраг. В одно из таких падений я вывихнула себе запястье, это еще больше затруднило мое существование, так как было бесполезно искать какой-либо медицинской помощи, я пыталась сама сделать повязку, чтобы рука оставалась неподвижной, и невозможность пользоваться этой рукой чрезвычайно усложнила эту, похожую на жизнь дикарей или Робинзона, жизнь вокруг барака: чтобы раздобыть немного воды, надо было пройти метров двести, все остальное тоже было в таком же роде… Невозможно описать, что представлял собой этот женский барак, достаточно сказать, что я и еще три «канцеляристки» в награду за сверхчеловеческую работу получили привилегию не возвращаться в барак по вечерам, а ночевать в конторе, где мы работали днем: когда работа заканчивалась, мы убирали со столов бумаги, чернильницы и все остальное и ложились на столы прямо в одежде; затем утром, до прихода остальных работников, мы приводили комнату в порядок и вновь начинали работу. Такой образ существования был неслыханной привилегией, которой мы с радостью пользовались, ибо невозможно представить нечто более худшее, чем гнусный барак и кишащее скопление пьяных женщин в полной темноте и грязи [96].
***
Я могла бы многое рассказать о строительстве знаменитого канала, так как, занимаясь статистикой в «отделе планирования», получала доступ к любопытным документам, касающимся этого строительства, представлявшего собой колоссальный и бессовестный обман [97]. Но это завело бы
