— Сколько раз мне хотелось высказаться по тому или иному вопросу, а я вынужден был помалкивать, потому что оно шло вразрез с линией Бориса, руководителя Международного Союза российских немцев. Я не мог их подвести. Хотя он, эстонец по матери, не понимал меня, русского по воспитанию. — Эх, не дожил Владимир Федорович, не узнал, что его неуступчивый и строптивый друг Борис Раушенбах, попав в тяжелые жизненные обстоятельства, поймет преимущества мягкости и незлобивости Православия, по сути воспитавшего Риса, и навеки перейдет в его лоно. Но сейчас Рис продолжал: — Вот вы, вы о чем-то мечтаете?
Я ловила момент и переводила разговор на другую тему, чтобы Владимир Федорович немного отдохнул от горечи:
— Конечно! Хочу жить в Таллине или в Ленинграде, — и мне это удавалось. Он подхватывал новую тему.
— В Таллин ехать не надо. Как ни крути, а это чужой край, мало ли как повернутся обстоятельства. А вот в Ленинград можно. Пока я жив, это легко устроить, но сначала надо защититься.
— Так стараюсь же.
— Меня приглашают в ЛИМ (Ленинградский институт машиностроения), — развивал он тему дальше. — Я и сейчас там читаю лекции на турбиностроительном факультете, конкретнее — на кафедре турбиностроения и средств автоматики. Это выпускающая кафедра, где готовят по специальности «Газотурбинные, паротурбинные установки и двигатели». У меня хорошие, надежные отношения с этим вузом. Но сначала вы поработаете на НЗЛ, окрепнете. Тем временем мы организуем вам квартиру, а потом уйдете в ЛИМ на мое место.
Владимир Федорович Рис верил в меня. Ему нужны были те исследования, что мы проводили совместно, на их основе он планировал разработать новое техническое предложение по повышению надежности гидротурбин. Конечно, мы справились со своей задачей, и я отвезла Рису в НЗЛ отчет о проделанной работе. Это был лишь первый шаг. Тем временем он заканчивал расчеты, необходимые для проектирования опытного образца турбины, его коллективом писались методики и планы ее испытаний.
Но жить нашей стране, а вместе с этим и нашим планам, оставались считанные годы. Черные силы, уже давно подстрекаемые к тотальному разрушению, выбивали из наших рядов лучших и сильных людей — чтобы запугать остальных, чтобы отбить у них желание и силу сопротивляться. Начинались репрессии, названные «борьбой с социалистическими хищениями», намечались первые жертвы. В нашем кругу такой фигурой стал Хинт, талантливый и смелый человек. За ним рухнули остальные.
Я сделала запрос на бывший НЗЛ, ныне — Открытое акционерное общество "Невский завод", о судьбе Владимира Федоровича. Мне ответила начальник ОК Корнопелева Ирина Константиновна буквально следующее: «В ответ на Ваше письмо сообщаем, что не имеем возможности предоставить Вам какую-либо информацию о данном человеке в соответствии с действующим законодательством о защите персональных данных». Добавить мне нечего. Отказаться сообщить дату смерти человека его ученику — это создавать условия для того, чтобы души наши потеряли бессмертие, это принуждение забывать друг друга, это бесовщина, бесовщина, воющая с ликованием. Лишнее доказательство, что с социалистической человечностью и товариществом покончено.
Он работал в Ленинграде одним из ведущих конструкторов-механиков на военном заводе. У него была броня, но, тем не менее, общее указание изолировать всех немцев не миновала и его. Это была именно изоляция, а не арест, как любят теперь приврать многие, строя из себя страдальцев.
Вот что рассказывал академик Борис Викторович Раушенбах, руководитель Международного Союза российских немцев, в своих воспоминаниях «Постскриптум»: «Сидел вместе с нами, как я уже упоминал, очень интересный человек, ленинградец Владимир Федорович Рис, инженер-турбинщик. И во время отсидки он стал... лауреатом Сталинской премии! Группа инженеров — как его из нее не вывели, остается тайной, — за свою работу получила эту самую высокую в нашей стране премию, и он получил тоже вместе со всеми, потому что документы на награждение ушли раньше, чем его посадили. Потрясающий факт — человек сидит в зоне и получает звание лауреата Сталинской премии, потому что его уже нельзя вытащить из состава группы. Коллеги Риса этого и не хотели делать, потому что это было бы несправедливо. Вот что такое система! Мы очень смеялись по этому поводу в зоне, отчасти и потому, что его в скором времени выпустили, а мы-то остались сидеть. Коллектив, с которым он работал на ленинградском заводе и который получил Сталинскую премию вместе с ним, оказался очень хорошим, на этом же заводе, как я понял, работала его жена, и они развили бурную деятельность по его освобождению, всячески за него хлопотали, тем более что он — лауреат!»
Рис В.Ф. рассказывал:
— Трудармейцы работали на износ, «умирали каждый второй» (Раушенбах); придя в бараки, валились на нары, как убитые, не раздеваясь, не разуваясь. Мор царил повальный. А интеллектуалы — Б. Раушенбах, профессор Московского университета археолог Отто Николаевич Бадер, директор Днепропетровского завода Лой, профессор-химик Стромберг, берлинец Пауль Эмильевич Риккерт, защитивший докторскую диссертацию в Берлинском университете, инженер-турбинщик Вольдемар Фридрихович Рис… Еще Реймген назвал несколько немцев из Украины, Крыма и Волги, но я их не запомнил. Эти интеллектуалы резко выделялись на фоне безотказных поволжских трудяг-крестьян-колхохбауэр тем, что в свободное время не валялись на нарах, а собирались в кружок, читали лекции и просвещали друг друга. То есть в них преобладал творческий дух. И они все выжили.
Рис, ученый-машиностроитель, турбинщик, по характеру несколько меланхоличный, а иногда и паникер. Примечательно, что, уже будучи нездоровым и зная о своем нездоровье, он сказал: «Не дай Бог, когда я умру, на моей надгробной плите напишут — "Вольдемар Фридрихович Рис"!» Он до последнего момента своей жизни хотел оставаться русским, Владимиром Федоровичем...
Основная продукция — газовые, паровые турбины, компрессоры. На дореволюционное развитие предприятия наложило отпечаток неудачное расположение завода. Бывшее Шлиссельбургское шоссе (ныне проспект Обуховской обороны) делило территорию завода на две части. Стапели размещались на берегу Невы по одну сторону шоссе, а производственные мастерские и склады — по другую. Невские мосты, допускавшие тогда в разводных проемах проход кораблей лишь малого и среднего водоизмещения, не позволяли строить на этом заводе суда водоизмещением более 8000 тонн. Это и определило специализацию завода — строительство миноносцев, легких крейсеров и вспомогательных судов.
