Основная продукция — газовые, паровые турбины, компрессоры. На дореволюционное развитие предприятия наложило отпечаток неудачное расположение завода. Бывшее Шлиссельбургское шоссе (ныне проспект Обуховской обороны) делило территорию завода на две части. Стапели размещались на берегу Невы по одну сторону шоссе, а производственные мастерские и склады — по другую. Невские мосты, допускавшие тогда в разводных проемах проход кораблей лишь малого и среднего водоизмещения, не позволяли строить на этом заводе суда водоизмещением более 8000 тонн. Это и определило специализацию завода — строительство миноносцев, легких крейсеров и вспомогательных судов.
Прошел слух, что Гавриленко Николай Георгиевич собирается уходить на пенсию. Высокий, сухопарый и плечистый, мудрый и доброжелательный, с улыбкой в лице и густым прокуренным баском, он от всего давно уже имел право устать. Возраст его внушал уважение, сопровождался болезнями, опасной терпимостью к проискам жизни, и слухи походили на правду. Так ли это было или его, как говорится, турнули, не знаю, но сам факт ухода состоялся. На его место пришел человек с «Криворожстали», то ли главный инженер, то ли заместитель директора — Виталий Антонович Сацкий.
Можно представить, какой переполох поднялся в институте, где за долгие годы гавриленковского правления, устойчиво благополучного, все перебурлило, перекипело и устоялось, уравновесилось в плохом и хорошем смысле настолько, что институт обществу был нужен именно таким — единым работоспособным коллективом! И вот — лавины и сели перемен, крушащих прежний порядок… Смена директора, да еще на человека со стороны, всегда была процессом болезненным, драматичным, а порой и хуже того, если учитывать частности. Нередко новый директор приводил свою команду жадных и пронырливых захватчиков, во все щели лезущих, все вынюхивающих, входящих в новую среду как в свою вотчину. И тогда начинались репрессии, преследования и «выжимания» старых сотрудников с целью освобождения мест для новой орды и десятков их приспешников. И ничто не спасало несчастных, попавших под эти жернова, от злой воли пришельцев, от их меркантильной расправы — ни возраст, ни стаж работы в коллективе, ни заслуги, ни имя, ни регалии. О, люди…
Тут же с первых дней походило на то, что Виталий Антонович не из таких и пришел без свиты. Теперь на него говорят — человек-глыба. Да, таким он и был. Залегшую тревожную тишину кабинетов и коридоров ничто не нарушало. Вел себя новый директор пристойно, лояльно. Никого он не ждал, ни на кого не полагался, а безотлагательно взялся за работу и знакомство с отделами и лабораториями. Кто ему нужен был, кого не знал по прежним контактам с институтом, кто интересовал больше всего, того приглашал к себе с докладом о деятельности. А кто чувствовал шаткость положения и стремился удержаться в должности, тот не дожидался вызова, самостоятельно напрашивался на прием, чтобы засвидетельствовать покорность и почтение.
Но каковы были его представления об институтах, его — организатора деланий? Ведь на металлургических комбинатах своей науки не было, поэтому производственники не понимали роли и значения ученого секретаря. Не ровен час, она Сацкому и здесь могла бы показаться ненужной. А если принималось решение об упразднении должности, то крутить педали назад как правило оказывалось поздно. Поэтому Ступницкий, разузнав у Галины Михайловны, которую Гавриленко завещал оставить в приемной, о планах Виталия Антоновича, о его свободном времени записался к нему на прием. Для вящего впечатления взял с собой всех, кого мог представить своими последователями в области разрабатываемой тематики. Но Ступницкому назначили неудачный для визита день, когда Митрофанов укатил в командировку, а Коваленко, только что вернувшийся из командировки, не отдохнул, не настроился и элементарно струхнул прийти. Пришлось идти нам вдвоем.
Торжественная Галина Михайловна, восседающая за своим столом, словно на троне. Подчеркнуто многозначительная тишина приемной. Дверь, обитая красивым дерматином, с новой табличкой. За ней — тот, к кому мы идем с трепетом.
Виталий Антонович, узнав из доклада секретаря имя визитера, вышел из-за стола и с улыбкой на полном, но симпатичном и приятном лице встал рядом с креслом. Был он среднего роста, довольно тучный. Поредевшая шевелюра серебрилась проседью и все еще украшала прекрасно очерченную голову. Пожалуй, их со Ступницким можно было бы спутать в толпе. Глаза Сацкого светились проницательностью, умом, но и любопытством, вопросом: «С чем вы?». Казалось бы, ученый секретарь имел возможность много раз на дню зайти и мимоходом выяснить то, что его волнует. Зачем такая помпа, отдельный визит под конец дня? И тут же, увидев за Ступницким меня, изменил содержание взгляда, стал строже, и читаемая в глазах мысль «теперь понятно, о чем пойдет речь» сопровождалась одобрением в адрес Анатолия Михайловича: молодец мужик, сразу видно — ответственный и надежный.
Бывая вперед этого в кабинете Гавриленко, я не обращала внимания на его содержимое — главным был сам хозяин, душа этого вместилища, уже известная, импонировавшая мне. Он светил пуще света дня, проникающего в преогромные окна, пробитые в реку главного проспекта, и внушал солидность успешнее старой кабинетной мебели темного цвета, словно влитой, неотрывно вросшей в пространство.
Теперь же тут так много оставалось места, освобожденного той душой и еще не заполненного этой, ставшего на градус-два более холодным! Не потому ли в углу появился чайник, из которого сейчас шел пар? Случайно ли? Проще, проще оказался Виталий Антонович, новый директор, секретаря не стал утруждать, сам чай себе готовит… Видно, что с низов вышел, прошел пролетарскую закалку, неприхотлив. Однако если мы не вовремя, как же он согласился принять нас, ведь ему доложили…
Ступницкий, завидев чайник и пар, остановился на пороге.
— Можно?
— Да, конечно, — вопрос подстегнул нового директора, на удивление, пребывающего к концу напряженного рабочего дня в радушном настроении, вроде и не устал он, и кинул навстречу нам. — Проходите.
Он кивком показал своему подчиненному, на какой стул сесть, а мне протянул руки:
— Вы тоже наш сотрудник, как я понимаю?
— Да, здравствуйте.
— Присаживайтесь, — и он встал позади стула, на котором приглашал меня расположиться, все как требовал этикет.
Такая неофициальная церемонность раскрепостила Анатолия Михайловича, в минуту его свободы, когда не на нем был сосредоточен интерес влиятельного человека. Он умел быстро ориентироваться в обстановке и запустить пробный шар в разговоре.
