— Га-га-га.
— И очень?
— Это одержимый. Говорит, что должен стать новым Мо-релем…
— Бедные министры и парламентарии, заранее им выражаем сочувствие. Кстати, что это за нелепость — новая мораль?
— Не мораль, а Морель — какой-то портной-проповедник всемирной правды.
— Ага, я же говорила! Вот вам и вырезки!
Все снова засмеялись.
— Господа, — важно начал рассказчик, — мне кажется, что мы все поставлены перед любопытной проблемой. Ван Эгмонт выглядит теперь этаким простецким парнем с весьма плебейской наружностью. Вы знаете сорт этих людей, которых я имею в виду. А ведь он уехал из Парижа хорошим образцом нашей европейской культуры. Так что же с ним произошло? Как и почему за какой-то год с небольшим можно так перемениться?
Все оторвались от соломинок, через которые тянули алкоголь со льдом.
— Врожденная германская грубость, прикрывшаяся налетом культуры?
— Возврат к исходной точке развития так называемого человека из народа?
Все сделали брезгливые гримасы.
— О, нет, не то, — веско закончил рассказчик. — Ван Эгмонт сам поставил себя в положение человека, когда, по выражению Хама Великого[1], для него настает момент истины, то есть великой самопроверки. Вместо того чтобы выйти из джунглей еще более изысканным денди, чем он туда вошел, Гай размяк, опустился, сдал позиции — физически и интеллектуально. Он забыл, что сила человека — в одиночестве, а красота — в трагической невозможности ее преодоления. Он перестал быть стоиком и пессимистом, включившись в общественную жизнь, подняв знамена, на которых начертал непристойные слова: «подвиг» и «общественная полезность». Ван Эгмонт — пораженец! В этом и заключается вся суть его дела.
— Наш бывший приятель не выдержал нашего экзамена?
— Ну что же, тем хуже для него…
В этот момент подали устрицы и вино. Начался обед, и разговор перешел на другие темы. С тех пор высоколобые никогда больше не говорили о Гайсберте ван Эгмонте… В их среде всякое напоминание о нем было бы просто неприличным.
В это утро фрау профессор Балли проснулась в деловом настроении: ей предстояло принять окончательное решение по целому ряду серьезных вопросов.
Перед отъездом в Сахару профессор застраховал свою жизнь на весьма крупную сумму. Тогда бережливая супруга весьма резко возражала против нелепо высокой цифры. Смерть мужа во время археологических раскопок казалась ей невероятной, а деньги приходилось платить немалые и немедленно. Теперь же, получив страховую премию, она благословляла мужа за мудрость, эти деньги произвели в ее жизни полный переворот.
Со времени присвоения в университете ученого звания и соответствующей должности почтенная чета проживала в скромной квартире около площади Цвингли. Профессор был вечно занят, зарабатывал немного, и денег у них не было. Фрау Балли, посильно помогая мужу, не раз думала, что он выбрал невыгодную специальность — археологию. Оба ее брата работали рядовыми инженерами на пушечном заводе в Эрликоне, и их заработок был вдвое большим. Помимо науки, муж и жена Балли занимались спортом. Сухощавые, моложавые, загорелые, неизменно бодрые, они, тихо помолившись, субботним вечером выезжали из Цюриха в горы, а возвращались утром в понедельник. О, Швейцария, поэтичная страна эдельвейсов. О, девственно прекрасные снежные горы, опутанные плотной паутиной шоссе в рекламных плакатах и прочих дорог: электрических, зубчатых, канатных, санных. Бесчисленное множество церквей, санаториев, пансионов, гостиниц, ресторанов с танцами, павильонов с горячими завтраками, закусочных и баров и, конечно, площадок для обозревания окрестностей, платных лыжных спусков, спасательных и жандармских станций. Супруги были людьми практичными и современными, тем не менее, не могли без слез на глазах видеть родные вершины. Едва поезд выходил за пределы города, они высовывались из окна и начинали дружно выводить гнусавыми чревными голосами народные мелодии — это здесь называется jodeln и служит доказательством самого высокого патриотизма. Но главным достоинством и добродетелью супругов была швейцарская честность — сумасшедшая, доведенная до нелепой мелочности, столь характерная для этой невероятно скучной и окостеневшей в моральном совершенстве страны, несколько оживляемой приступами звериной ненависти ко всему передовому в области общественной мысли.
Город Цюрих от вокзала до озера рассекает Бангофшт-рассе — деловая улица, где за зеркальными витринами среди всяких иных благ выставлены фотографии вилл, выстроенных крупными банками для продажи в кредит. Они-то и оказались для фрау профессор камнем преткновения. Где купить себе виллу? На горе Дольдер или на набережной? Она терялась в сомнениях, и немудрено — это был деликатный вопрос, очень деликатный! Дольдер уже давно был облюбован высшими кругами цюрихских богачей, купить себе дом именно там — означало войти в ряды лучших горожан города и кантона. С другой стороны, набережная была более выгодно расположена, и можно более выгодно пользоваться озером и современным транспортом. Однако дачи на набережной раскупались разбогатевшими после войны семьями, иностранцами и всяким сбродом, тянувшимся к покупке в кредит в надежде на трудовые сбережения, отложенные в течение всей жизни. Попасть в такое общество было бы нежелательно. Что же выбрать — почет или удобства? Да, фрау профессор просто терялась в сомнениях.
Дальше еще труднее: сегодня ей предстояло решить проблему: где пить ежедневную чашечку шоколада — у Шпрюнг-ли или Хугенина? На втором этаже ультрасовременной кондитерской Шпрюнгли к пяти часам после полудня собиралось хорошее дамское общество, крохотные бутерброды Шпрюнгли по оформлению и вкусу не уступали скандинавским смёрбродам и т. д. И все же старинное, несколько мрачное кафе Хугенина по традиции посещалось некоторыми наиболее консервативно настроенными дамами — супругой обердиректора Хэггли, супругой регирунгсрата Орелла и другими. Они-то и составляют «сливки» общества, именно с ними жаждала познакомиться фрау профессор. Вот и поди разберись в таких запутанных противоречиях! Но сегодня, наконец, пора решиться!
Была и третья проблема у фрау Балли. До трагической катастрофы с профессором их квартиру обслуживала девушка из бедной тирольской семьи. Такие беднячки тысячами приезжают на заработки из нищей Австрии в богатую Швейцарию, их здесь называют белыми негритянками и платят вполовину меньше, чем швейцаркам. И все же те усиленно кланяются, благодарят и судорожно цепляются за работу. Эта белая негритянка несколько лет тому назад приехала в Цюрих в зеленой солдатской шинели, какие в Австрии после войны раздавались американской помощью. Фрау профессор привыкла к ней, ей нравились трудолюбие и честность своей служанки. Служанки! В настоящих и хороших домах господам прислуживают горничные, а не служанки. Теперь служанка ей больше не нужна. Ей нужна горничная! Фрау профессор, получив страховую премию, заметила и нелепость имени девушки — Валькирия. Ну какая дикость именоваться Валькирией! А немецкий язык! А манеры, наружность! Нет, дальше так продолжаться не могло. В Цюрихе девушка отдохнула и отъелась, щеки у нее стали малиновыми, а пышные крестьянские формы стали распирать старенькое платье. Для женщины такая служанка хороша, но для дамы? Здесь надо подумать, очень подумать! Фрау профессор начала называть девушку Вики, объясняя своим новым знакомым, что ее горничную зовут фрейлейн Викторией. Вики получила дорогое шерстяное платье и в обязательном порядке принимала на ночь слабительное, а по утрам фрау профессор давала ей уроки хорошего тона. Вот и сейчас энергичная, подтянутая, с загорелым лицом и гладко причесанными соломенными волосами дама стояла посреди комнаты и учила фрейлейн Викторию, а похожая на слоненка Вики, потихоньку от хозяйки уже съевшая булку хлеба с куском копченого сала, делала вид, что прислуживает гостям, изо всех сил старалась придать своим движениям грациозность, а лицу — равнодушную учтивость.
