— Гаврюша… — тихо произнес кто-то из солдат. — Так ты, сердечный, до батюшки Дона и не дошел!
Мы собрали в степи убитых товарищей и похоронили их на высотке. Солнце уже зашло, и в небе медленно гасли густые багровые отблески заката. За черной извилиной оврага, густо чадя, горел фашистский танк. Сняв фуражки, солдаты молча стояли у свежего холмика земли, и великое безмолвие степи было как клятва сердца, которой не нужно ни вздохов, ни слов.
А жизнь, безграничная, неумирающая, удивительная жизнь, оказывается, припасла нам и радости. Из ложбин, из буераков к нашей маленькой группе конников присоединилось шестеро, десять… двадцать кавалеристов! Это был уже отряд!
Я подсчитал наше оружие: пять автоматов, девять винтовок, четыре пистолета и два нагана, три гранаты. Подсчитал даже патроны: их оказалось около сотни. Что ж, все-таки мы не с голыми руками. Кончатся патроны — вытащим сабли, в случае встречи с разведкой противника мы ему еще покажем кузькину мать!
Право, с того часа нам везло. В Нововаславле войск противника не оказалось. И хотя в первом окраинном домике нам долго не открывали, но когда услышали русскую речь, с криками радости распахнули двери. Старик-хозяин, кряжистый донской казак, с рубленым шрамом от виска до подбородка, в длинной белой рубахе, босой, вскинул руки и крепко обнял на пороге бойца:
— Сынки мои родные… Все вижу, не спрашиваю, сам воевал…
Он бросился к соседям, и окна домов сразу же засветились. Казачки несли нам хлеб, кувшины с молоком, тащили корзины яиц и вишен. А пятеро молодых казаков уже седлали коней; у них, у степняков, нашлись самодельные седла; наскоро прощались они с родными и спрашивали у бойцов оружие. Никто из них не просил, мол, возьмите с собой: они знали свое место в строю, и позже я ставил их в пример, этих лихих рубак и наездников. Мы смыли с себя степную пыль, покормили коней, подкрепились и за полночь двинулись в дальнейший путь в надежде встретиться с двумя другими нашими группами.
А на рассвете, когда вдали меж взгорками узкой стальной полоской блеснул и засветился Дон, наш разведчик, примчавшийся во весь опор, крикнул:
— Впереди мотоколонна… Они принимают боевой порядок!
— Есть танки?
— Только машины. Они укрылись за высоткой.
Я оглянулся на степь: здесь простиралась гладкая, слегка всхолмленная равнина, выбитая скотом «толока», где ни укрыться, ни залечь.
Солнце уже выкатывалось из-за дальнего леса, и отсюда, с проселка, мне было видно, как, развернувшись цепью, без единого выстрела, явно рассчитывая на внезапность атаки, бежало, залегало, снова поднималось немногочисленное войско, стремясь охватить нас с флангов.
— Отличная выучка, — где-то близко шепнул Зубков. — Вишь, как идут, черти!..
— Мы принимаем бой, — сказал я комиссару. — Их не более полусотни.
И обернулся к отряду:
— Внимание… Атака на левый фланг врага!
Блеснули сабли, вскинулись винтовки, — три десятка конников грянули «ура!», и, уже пуская Воронка на полный полевой галоп, я с горечью подумал, что в такие атаки, почти без оружия, только с пистолетом в руке, мне еще никогда не доводилось ходить.
Но на левом фланге противника, с которым мы быстро сближались, произошло что-то непонятное. Солдаты вскакивали с земли, прыгали и размахивали руками. По-прежнему ни единого выстрела не раздалось из цепи. Нет, я не поверил своему слуху: оттуда, со стороны противника, несся ликующий крик. А потом я расслышал голос комиссара:
— Наши!.. Ей-богу, наши!.. Отряд Борисова… Ну, счастье, Александр Ильич!
А конники и пехота уже смешались, и знакомые воины висли на стременах наших кавалеристов, смеялись, кричали, плакали от счастья, а мне в ту минуту невольно подумалось, что никогда еще такого завершения атаки не видывала эта донская степь.
Я спрыгнул с коня и сразу же очутился в могучих объятиях Борисова.
— Ну, кто ожидал, товарищ комдив?! Атака… Последняя атака! Мы дорого решили отдать свою жизнь и каждый патрон берегли до сближения, чтобы без промаха… наверняка!
Другой, черный от пыли здоровяк, жадно схватил мои руки:
— Ну, едят те мухи, чудеса! Штаб дивизии жив… Даже в полном порядке. Значит, жива дивизия, Александр Ильич!.. Всем чертям наперекор жива!
Это был полковник Барбин.
…Все переправы на Дону были уничтожены авиацией противника. Эскадрильи вражеских самолетов непрерывно висели над рекой. Одиночные бойцы переправлялись на бревнах, на бочках, на резиновых камерах, на кое-как связанных плотиках. Эти жалкие плотики непрерывно курсировали от берега к берегу, перевозя оружие и раненых, а на одном я заметил даже противотанковое орудие.
У противоположного берега несуразный паромчик перевернулся, но солдаты вытащили орудие на руках.
Южнее станицы Мигулинской нашим саперам все же удалось соорудить паромную переправу. Паром был невелик, лишь на одну машину, но наша колонна сразу же двинулась к переправе. Неизменный весельчак Барбин покрикивал на шоферов:
— Не спеши, коза: все волки твои будут! Да не создавайте вы, братцы, толкучки на берегу — не будь тороплив, а будь расторопен!
Восемь наших машин с продовольствием и четырьмя десятками раненых бойцов успели достичь противоположного берега, когда неподалеку, на высотке, загромыхали танки врага. Вокруг парома закипела, забурлила вода, высокая волна плеснула под колеса машины. Шофер и два солдата бросились к берегу вплавь, а фашисты принялись поливать их из пулеметов. Эти трое ребят были отличные пловцы, и можно было поверить в их особое счастье — они, как говорится, вышли из воды сухими, без единой царапины, хотя над ними пронесся шквал пулеметного огня.
Да, вопреки всем невзгодам мы испытывали в этот трудный день и радость. После того как минувшим вечером наш отряд соединился с колонной Борисова, в которой не было никаких потерь, а потом, уже на подходе к Дону, к нам примкнула и пешая группа Колесника, снова, без оглядки на пережитое, верилось в удачу, и она временами улыбалась нам.
Разве не радость для командира — находчивость и сноровка бойца, который вдруг, в самую нужную минуту находит выход из положения, и ему за это, право, следовало бы тут же — самый высокий орден на грудь. Рядовой Калугин из нашей автороты, скромный, неприметный солдат, обеспечил переправу трех десятков машин. Где разыскал он в камышах затопленную моторную лодку? Как смог один вытащить огромную лодку на берег, откачать воду, выбросить ил, исправить мотор, и все это в течение каких-то суток?
