можно было бы возразить, что есть не только луна, отличная от представления, но и
представление о луне, и что философия издавна занималась вопросами об их соотношении. Тонкость здесь, однако, в том, что о луне сказано скорее в полемическом задоре. А вот о сфере чисел, числовых понятий и о категорическом запрете как-то соотносить их с представлениями о числах Фреге говорит принципиально и всерьез. Правда, и здесь возможны возражения. Ибо философия издавна работала над тем, что соотносила объективное и субъективное, «готовые» понятия и процессы в сознании, мышление и чувственность, то, что происходит в сознании, мышлении одного человека, с происходящим в сознании другого и многих других субъектов.
Категоричность суждений Фреге имеет свои основания. Фреге говорит: различие между «психологическими логиками» (как мы видим, терминов «психологизм» или «психологисты» у него здесь) в том, что при обращении к числам первым приходят на ум представления, а вторым – «die Sache selbst», т. е. значения слов. И он прав – в том смысле, что при разных поворотах анализа, в различных дисциплинах и разделах наук возникают несходные ориентации, которые Гуссерль впоследствии назовет «установками» (Einstellungen) и подвергнет специальному анализу. «Чистые» математическая и логическая установки реально существуют. Другое дело, что такие установки, как покажет Гуссерль, но уже в средний и поздний периоды, являются продуктами длительных эпох социально-исторического и внутринаучного развития.
Поэтому и в подходе автора ФА, и в критике Фреге заключена своя правота. Каждый отстаивает свои позиции, установки, которые, что подтвердила и история, относительно правомерны. Другое дело, что их можно превратить в ригидную идеологию чуть ли не с «диктаторскими» претензиями. «Чистая» логика и «чистая» математика, действительно, придерживаются и – в определенных рамках – должны придерживаться установок, очерченных Фреге: надо понимать их понятия как фиксирование «самой сути дела», как выражение объективных истин. Занимаясь ими, работая с ними как с «объектами», пусть и идеальными, можно, и во многих случаях обязательно нужно оставлять в стороне все, кроме самих этих «объектов», а также тех или иных (различающихся от эпохи к эпохе) правил, внутренних «законов» работы с ними. И, например, вопросы о том, как они «историко-генетически» получены в ходе истории или как они функционируют в сознании каждого человека, не только можно, но часто и продуктивно «редуцировать», даже считать маловажными, несущественными в сравнении с самой чисто математической или чисто логической работой. Исторические предпосылки такой работы и её большая плодотворность питают, подкрепляют уверенную пуристскую «чисто логистическую» «идеологию» Фреге.
Но положение может резко меняться в зависимости от поворота исследовательского интереса. При этом такие повороты не бывают фактами из биографии какого-то отдельного человека, а отражают исторические тенденции развития знания. Междисциплинарные исследования – характерный признак науки XX века и, надо думать, последующих веков. Это вряд ли нуждается в доказательстве. Такая тенденция пробила себе дорогу не только внутри естествознания, на стыке разных её (прежде обособленных) дисциплин, заложив основы новых, продвинутых наук. Между «науками о духе», с одной стороны, и математикой, естествознанием, с другой, тоже завязались узлы сплетений. Да ведь и логика, прежде бывшая скорее философской наукой (и во многом остававшаяся такой и во времена Гуссерля), раньше других реализовала пограничные с математикой наработки Декарта, Лейбница, Паскаля, образовав – и не вместо проблематики прежней логики, а рядом с ней – математическую логику. Видно, что Фреге не особенно волновали эти темы, поскольку он изначально трактовал логику не философски, а скорее как науку, во всем подобную математике.
Гуссерля же, математика по образованию, как будто бы неожиданно заинтересовали именно возможные, а также уже образовавшиеся «средостения» на границах философии, математики, логики и психологии. И если судить как из перспективы будущей феноменологии, так и из перспективы грядущих междисциплинарных исследований, то правым оказывается и Гуссерль с его первыми, ещё неуверенными попытками «опустить» ослепляющие своим блеском «истины в себе», «чистые» понятия математики в сугубо субъективную, как казалось, шаткую сферу представлений. И, пожалуй, более правым, чем Фреге с его стремлением «запретить» вторжение в это царство истин каких бы то ни было других дисциплин, подходов, методов. Но то, что более ясно из перспективы более поздних этапов, в начале 90-х годов XIX века не было ни доказанным, ни общезначимым, ни даже приемлемым в качестве свободно допускаемой попытки некоего интеллектуального эксперимента. А уж от математика подобных экспериментов как бы и не ожидали…
Целый ряд новаторских формулировок Гуссерля грешил, что неудивительно, неясностью; отклонения от принятых подходов и норм представлялись серьёзными теоретическими погрешностями. Фреге хорошо использовал этот факт в своей рецензии. Но и он не мог видеть, что в его споре с Гуссерлем открылись, в том числе и для «строгой», «непсихологической» логики, новые темы, горизонты, возможности уточнения понятий.
§ 2. Творческая работа Гуссерля после публикации I тома «Философии арифметики»
(факты и свидетельства)
Продолжение исследований по философии математики
«Хроники [работы] Гуссерля» досконально запечатлели все, по сути, важные шаги Гуссерля-исследователя и университетского преподавателя, которые были им предприняты в 90-х годах XIX века. Теперь нам точно известно, что это развитие, во-первых, было тесно связано как с подготовительными материалами для II тома «Философии арифметики», так и, во-вторых, с результатами деятельности, оставшимися неизвестными даже большинству профессиональных исследователей. Они пробились к заинтересованной публике только к концу XX века (т. е. через столетие после их создания) – притом к публике, до сих пор, увы, немногочисленной.
С объективной точки зрения то были материалы самого широкого проблемно-тематического диапазона, неотъемлемые также от всего последующего развития Гуссерля как философа математики, каковым он не перестал быть, уже четко вступив на феноменологическую дорогу. Они важны для выработки целостного взгляда на философско-математические идеи и концепции раннего Гуссерля, которые нашли своих (однако немногих) исследователей.
Начнем с исторической информации, сегодня доступной благодаря ряду добротных исторических источников.
* * *
В 1889 году Гуссерль читает лекции и ведет ряд занятий именно по философии математики. Он сообщает Штумпфу: «По «Философии математики» у меня 8 слушателей… По их желанию я читаю главным образом о пространственно-логических проблемах и даю подробную критику теорий Риманна-Гельмгольца. По этике я не захотел читать лекции для 2 слушателей – и потому отказался от них» (Chronik, S. 24). 6 декабря 1889 года Гуссерль читал лекции по избранным вопросам философии математики, например, «О спорных вопросах касательно основных геометрических понятий».
17 января 1890 года Гуссерль прочел лекцию на тему «Избранные вопросы из философии математики». В них были особые тематические акценты, например, «Основные положения теории плоскостей» – в привязке к теоретическим исследованиям Риманна и Гельмгольца.
